5 сентября 1889 г. Москва.
Добрейший коллега Владимир Сергеевич!
Сегодня я вернулся в Москву и через ½ часа по прибытии получил Ваше письмо. О существовании «Артиста», подобно Вам, я узнал тоже из газет. Как-то зимою виделся я с его издателем Куманиным, был у нас разговор о журнале, просил он, Куманин, у меня пьесу, но что это за журнал, и зачем он издается, и как его будут звать, я не знал. И теперь почти ничего не знаю.
Кстати, я нашел у себя на столе письмо этого Куманина. Отвечая ему, я писал, между прочим, о Вас и о Вашей пьесе* и попросил его, чтобы он ответил мне возможно скорее и возможно подробнее. Его ответ я сообщу Вам своевременно. Если Вы не прочь верить в предчувствия, то могу Вам сказать еще больше: я предчувствую, что этот Куманин на днях будет у меня. Если предчувствие не обманет, то разговор мой с ним я сообщу Вам письменно тотчас же.
А за сим позвольте пожелать Вам всего хорошего.
«Иванова» я отдельно не издавал*. Получил из «Сев<ерного> вестн<ика>» сто экземпляров*, но они разлетелись у меня быстро, как дым.
Майкову А. А., 5 сентября 1889*
677. А. А. МАЙКОВУ
5 сентября 1889 г. Москва.
Многоуважаемый Аполлон Александрович!
Сегодня я вернулся в Москву, о чем имею честь известить Вас на случай, если Вам угодно будет созвать Комитет*. Адрес прежний, т. е. Кудринская Садовая, д. Корнеева.
С истинным почтением имею честь быть уважающий
Линтваревой Е. М., 6 сентября 1889*
678. Е. М. ЛИНТВАРЕВОЙ
6 сентября 1889 г. Москва.
Здравствуйте, уважаемый и добрейший доктор! Наконец мы доехали до Москвы. Доехали благополучно и без всяких приключений. Закусывать начали в Ворожбе и кончили под Москвой. Цыплята распространяли зловоние. Маша во всю дорогу делала вид, что незнакома со мной и с Семашко, так как с нами в одном вагоне ехал проф<ессор> Стороженко, ее бывший лектор и экзаменатор. Чтобы наказать такую мелочность, я громко рассказывал о том, как я служил поваром у графини-Келлер и какие у меня были добрые господа; прежде чем выпить, я всякий раз кланялся матери и желал ей поскорее найти в Москве хорошее место. Семашко изображал камердинера.
В Москве холодно, в комнатах не прибрано, мебель тусклая. Вся душа моя на Луке. Хочется сказать Вам тысячи теплых слов. Если бы было принято молитвословить святых жен и дев раньше, чем ангелы небесные уносят их души в рай, то я давно бы написал Вам и Вашим сестрам акафист и читал бы его ежедневно с коленопреклонением, но так как это не принято, то я ограничиваюсь только тем, что зажигаю в своем сердце в честь Вашу неугасимую лампаду и прошу верить в искренность и постоянство моих чувств. Само собою разумеется, что среди этих чувств самое видное место занимает благодарность.
Кланяйтесь, пожалуйста, всем Вашим, не минуя никого, ни Григория Алекс<андровича>, ни Домнушки, ни Ульяши. Надеюсь, что Егор Михайлович уже перестал заниматься свинством, т. е., иначе говоря, уже не возится со своей свинкой. Александре Васильевне передайте, что она поступила несправедливо, не взяв с меня ничего за маленький флигель. Брали с Деконора, берете с Артеменко, а ведь я, надеюсь, ничем не хуже их.
Вчера в день приезда у меня уже были гости. Семейство мое шлет всем Вам сердечный привет. Семашко тоже.
Когда я рассказывал Ивану о том, как Валентина Николаевна увязывала мой багаж, то он минуту подумал, почесал у себя за ухом и глубоко вздохнул*. А багаж в самом деле был увязан так художественно, что мне не хотелось развязывать.
Хладнокровна ли Наталия Михайловна?
Ну, да хранит Вас создатель.
Посылаю Вам свою erysipelas*.
Евреиновой А. М., 7 сентября 1889*
679. А. М. ЕВРЕИНОВОЙ
7 сентября 1889 г. Москва.
Ваша телеграмма застала меня врасплох, уважаемая Анна Михайловна. Послав Вам письмо*, я успокоился и, занявшись обработкой своей вещи*, исковеркал ее вдоль и поперек и выбросил кусок середины и весь конец, решив заменить их новыми. Что же мне теперь делать? Не могу я послать Вам того, что кажется мне недоделанным и не нравится. Вещь сама по себе, по своей натуре, скучновата, а если не заняться ею внимательно, то может получиться, как выражаются французы, чёрт знает что.
Возможна только одна комбинация, очень неудобная для меня и для редакции и которою можно воспользоваться только в случае крайней нужды. Я разделю свой рассказ на две равных доли: одну половину поспешу приготовить к 12–15 сентября для октябрьской книжки, а другую вышлю для ноябрьской. В рассказе 3–4 листа, и делить его можно.
Если согласны на такую комбинацию, то дайте мне знать.
Сюжет рассказа новый: житие одного старого профессора, тайного советника. Очень трудно писать. То и дело приходится переделывать целые страницы, так как весь рассказ испорчен тем отвратительным настроением, от которого я не мог отделаться во всё лето. Вероятно, он не понравится, но что шуму наделает и что «Русская мысль» его обругает*, я в этом убежден.
Что Короленко?*
Простите бога ради, что я причинил Вам столько хлопот. В другой раз буду исправнее. Поклонитесь
