– Я в этом сне женщина. Разная женщина, но всё время я. Один раз даже была… собакой. Всего один раз. Собакой-сукой. Странные ощущения. Всё. Больше никем не была.
– Женщиной. Про собаку ты ничего не говорила.
– Эти сны страшны. Даже не так. Они не страшны – бездонны… – Сашка закурила. – Как будто это не сон, а вечность. Только не метафора. Мол, так страшно, что время растягивается в вечность и бла-бла- бла… Нет. Просто – тупо: Вечность. Я там, на той стороне, с начала времён. И буду на той стороне до конца времён. Я не могу объяснить. Там, во сне, совсем иные категории. Нет ни пространства, ни времени, ни качества, ни количества. Сущностей тоже нет. Кроме меня. И того, кто на той стороне. Но и мы – не сущности. И тот нескончаемый поток скачущих лошадей. Но они тоже не лошади. Хотя они лошади. И пыль – не пыль. Хотя она пыль. И скалы – не скалы. И сумеречно не потому что вечер или там «трещина между мирами». Всё то. И всё – не то… Это как единый организм. Но не как у фантастов. Ничего такого, что известно в этом мире. Ничего такого, что можно придумать и тем более рассказать. Словами. Привязать к человеческой логике… Впрочем, наверное, я тебе всё это уже рассказала той ночью, которую я не помню, на той кухне, интерьер которой остался для меня за кадром.
– Но как же ты ко мне прижалась!
– Ничего личного. Вернувшись из мира… Я не знаю. Чуждого жизни и непонятного смерти… Нет. Это снова всего лишь способ говорить. От сна остаётся лишь след. Пока ты во сне – всё необъятно, непознаваемо. И всё это ты объемлешь и познаёшь ровно столько, сколько тебя нет тут – в мире людей. Это настолько неподъёмно для вернувшейся к тебе человеческой психики, что прижмёшься к любому, у кого в жилах кровь. К тому, кто тёплый. Кто знает, что родился и умрёт. Кому вечность – всего лишь слово. А в моём сне вечность так же осязаемая и понятна, как сейчас этот глиняный чайник. И это бездонно чудовищно и бездонно прекрасно одновременно.
– Жаль. Жаль, что ты прижалась ко мне, как к просто кому-то тёплому. Это было очень… Я тоже не знаю, как сказать, – Владимир Викторович неловко усмехнулся. – Я же не прыщавый подросток и даже не слишком-то уже молодой мужчина. У меня была жена. У меня есть дети. Но так меня не обнимал никто и никогда.
– А у меня есть подруга Ирка. Она психолог. Но она необычный психолог. Не такой, как я. И не такой, как множество других. У неё есть дар. Даже дары. Она закончила психфак лишь для того, чтобы иметь право работать. Я не рассказывала тебе про Ирку?
– Нет.
– Странно. Ну, тогда как-нибудь потом. Так вот Ирка говорит, что я обманчива. Каждому мужчине хочется меня в собственность. Каждому кажется, что я – его женщина. И каждый – жестоко разочаровывается. И плохая бяка тут вовсе не они, а я. Но она же говорит, что я не всегда была такая…
– Глупая твоя Ирка.
– Может быть, может быть. Сама-то она вполне счастлива. Даже не так, как мне «повезло» – относительно свободного на обочине подобрать. Женатого себе нашла. Год разводила.
– Развела?
– А как же! Она же – потомственная ведьма.
– Ведьм не бывает.
– Бывает, что и не бывает.
– Ладно. Как сегодня будем развлекаться?
– Ну, поскольку к себе домой мне не очень хочется, то поехали смотреть твой. Учитывая, что я совершенно не помню ни где он, ни что в нём. Надеюсь, ты не выбросил мои джинсы, сапоги и курточку?
– Нет. Они там.
– Вот и отлично.
– Я отойду на минутку, выпей пока ещё кофе, и поедем. Антон!
– Попроси его, чтобы кофе принёс с ручкой.
– Что?
– Ну, кофе. С ручкой. Кто-то пьёт кофе со сливками, кто-то – с корицей. А я пью кофе с ручкой, – Вова смотрел недоумённо.
– Я смотрю, не только про Ирку я не рассказала.
– Ты вообще ничего не помнишь?
– Почти.
– Это помнишь? – он, наконец, снял пиджак с правой руки.
– Нет… Несчастный случай? Многоэтапная пластика?
– Что-то вроде того. Тебя это… не смущает?
– Ни капельки. Если с остальным всё в порядке, – хихикнула она.
«Вот дура!»
– Всё отлично с остальным, – облегчённо улыбнулся он, нисколько не обидевшись на Сашкин смешок. Похоже, что жалость ему была не нужна.
Владимир Викторович вернулся минут через двадцать. Сашка протянула ему салфетку:
– По мотивам неблагоприятных метеоусловий. Читай.
– Это мне? – раскраснелся Вовка, как школьник.
– А это что, похоже на любовную лирику?
– Вроде нет.
– Я тоже так думаю. Но если хочешь, чтобы это было тебе, то это тебе.
– Спасибо, Санечка.
«Какой милый. Похож на застенчивого людоеда».
Потом оказалось, что Вова вовсе не такой законченный материалист, каким казался. Напротив. Плоды дешёвой эзотерики, сваленные в одну кучу с ветхими останками символизма, сделали из него космогонического еретика. Веды он отождествлял с дао. Путал экзерсизм с остракизмом. Верил в чёрную кошку и левую ногу, напрочь отрицая колдовство и так далее. И, увы, оказался большим любителем посвистеть на эту тему, чуть не пустившись однажды с Иркой в рукопашную. Его, правда, именно в тот момент настигла адская боль в покалеченной руке. Он даже сознание потерял… И ещё оказалось, что не такой уж он и милый.
«Вот интересно, кто симпатичнее – застенчивый людоед или тролль в костюме для бальных танцев?»
Во всём остальном Вова был точно такой же, как большинство мужчин этой планеты. Страшно гордился своим домом – стандартным особняком, где кричащая роскошь сочеталась с нелепой копеечной бережливостью. Считал себя неотразимым. И гордо размахивал над головами близких и не очень людей огромным крестом покаяния. Мазохизм высшего пилотажа, свойственный порой действительно сильным представителям неслабого пола. Кадровый военный в отставке. Вернее – на пенсии по инвалидности. Закончив в начале восьмидесятых высшее десантное военное училище, он попал туда, куда не мог не попасть – в Афганистан. Удача и звериное чутьё щедро подносили награды и внеочередные звания, позволяя оставаться в живых, а прокололся на сущей ерунде – нервы не выдержали.
Его взвод сидел в засаде. Ждали караван с наркотой. Пустая и ветреная, как погремушка, ночь. Караван шёл без огней. Чутьё подполковника Владимира Викторовича Пятиугольникова не подвело и в этот раз – позиции были заняты удачно. Подвели нервы. Не салагу с учебкой за плечами. Не молодого лейтенанта. Его. Командира спецподразделения. Подвели. Нервы. Что уж там творилось у него в голове той ночью –
