годах.
Чехов вернулся в Россию в начале мая 1898 г., а на письменном столе в Мелихове уже лежало письмо к нему, посланное Вл. И. Немировичем-Данченко. Состоявшаяся почти за год до этого встреча Немировича-Данченко с К. С. Станиславским привела к созданию нового театра, названного «Художественно-Общедоступным», открывшего новую страницу в истории мирового театра. Поиски реформаторами сцены репертуара для нового театра естественно привели их к творчеству Чехова. «„Чайка“ — единственная современная пьеса, захватывающая меня как режиссера, а ты — единственный современный писатель, который представляет большой интерес для театра с образцовым репертуаром», — писал Немирович-Данченко Чехову 12 мая 1898 г.
Чехов не сразу согласился на просьбу руководителей молодого театра: он не мог забыть провала своей пьесы на императорской сцене. Однако неизбежное совершилось: театр-новатор начал готовить постановку пьесы новатора-драматурга. Позднее современникам зарождения Московского Художественного театра стало ясно, «что его история только хронологически начинается с первого представления „Царя Федора“, а что, по существу, началом надо считать „Чайку“, что только с Чехова определяется
Постепенно интерес Чехова к театру Станиславского и Немировича-Данченко рос, и в первых же отзывах после посещения его репетиций Чехов выразил сочувствие театру и надежду на его великие достижения. Встреча с Художественным театром стала этапной в судьбе Чехова-драматурга. После триумфального успеха «Чайки» в декабре 1898 г. театр поставит «Дядю Ваню» и вдохновит Чехова на создание двух последних его шедевров — пьес «Три сестры» и «Вишневый сад».
После просмотренной репетиции «Царя Федора Иоанновича» Чехов писал: «Лучше всех Ирина. Если бы я остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину» (А. С. Суворину, 8 октября 1898 г.). Роль Ирины исполняла молодая актриса О. Л. Книппер, это были первые встречи Чехова со своей будущей женой.
В эти же месяцы после возвращения из-за границы Чехов занят подготовкой к изданию первого собрания своих сочинений. Он предпринял это издание по совету Л. Н. Толстого и по причинам, о которых позднее написал М. П. Чехову. Объясняя брату, почему он отказался от печатания своих сочинений у Суворина и заключил договор с издателем А. Ф. Марксом, Чехов писал: «Полное собрание моих сочинений начали печатать в типографии (Суворина), но не продолжали, так как все время теряли мои рукописи, на мои письма не отвечали и таким неряшливым отношением ставили меня в положение отчаянное; у меня был туберкулез, я должен был подумать о том, чтобы не свалить на наследников своих сочинений в виде беспорядочной, обесцененной массы» (письмо от 29 января 1900 г.). Договор с Марксом, который должен был избавить от необходимости думать о деньгах, о будущем, оказался крайне невыгодным для Чехова; об этом рассказывают письма следующих лет.
Помимо писем, связанных с названными выше темами, в седьмой том вошли также письма к М. М. Ковалевскому, которого Чехов называл представителем «лучшей части русской интеллигенции»; переписка с И. Э. Бразом, отражающая историю самого известного портрета Чехова; письма к М.-Д. Рошу, Б. Прусику, М. Вечеслову, Э. Голлер, посвященные переводам произведений Чехова на различные иностранные языки и свидетельствовавшие о растущей европейской известности писателя. В ноябре 1898 г. Чехов получил первое письмо от М. Горького, которым открывается одна из наиболее интересных страниц в переписке Чехова.
Как и в прежнее время, письма 1897–1898 гг. много дают для уяснения особенностей творчества Чехова, его литературной позиции. Разбросанные в письмах к редакторам, к молодым литераторам отдельные, чаще всего короткие замечания все вместе говорят о необычайной требовательности художника к себе, об упорной работе над словом, об огромных затратах творческой энергии при создании даже небольших рассказов. В некоторых письмах из Ниццы Чехов, говоря о себе, старался нарисовать образ праздного, ничего не делающего человека. Это, разумеется, не соответствовало истинному положению: в неблагоприятной для работы обстановке только в последние месяцы 1897 г. он создал четыре рассказа, обдумывал несколько новых вещей. Среди яркой южной природы он писал о России, признаваясь Батюшкову: «Я умею писать только по воспоминаниям, и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично» (письмо от 15 (27) декабря 1897 г.).
При этом работа над уже законченными вещами продолжалась для Чехова и дальше. Уже отослав рассказ «У знакомых» в редакцию журнала, он писал редактору Батюшкову: «Пожалуйста, пришлите корректуру, так как рассказ еще не кончен, не отделан и будет готов лишь после того, как я перепачкаю вдоль и поперек корректуру. Отделывать я могу только в корректуре, в рукописи же я ничего не вижу» (письмо от 3 (15) января 1898 г.). Другому редактору, Соболевскому, он сообщал: «Корректуру я читаю не для того, чтобы исправлять внешность рассказа; обыкновенно в ней я заканчиваю рассказ и исправляю его, так сказать, с музыкальной стороны» (письмо от 20 ноября (2 декабря) 1897 г.). О том, что при таком «исправлении» и «отделке» для Чехова не существовало мелочей, говорят его замечания по поводу рассказов молодых литераторов (Л. А. Авиловой, Е. М. Шавровой).
И еще одну сторону творческой лаборатории Чехова приоткрывают его письма. Обращаясь к В. А. Гольцеву, Чехов писал 15 (27) декабря 1897 г.: «Без писем скучно. Да и как-то подбадривают письма к работе». И действительно, письма от А. С. и М. В. Киселевых, полученные Чеховым в Ницце, дали много материала для рассказа «У знакомых» и потом для некоторых образов «Вишневого сада»; в нелепых письмах бывшего монаха А. М. Ермолаева угадываются отдельные черты Епиходова. Мотив крыжовника, который проходит через переписку с Л. С. Мизиновой, очевидно, как-то связан с замыслом одноименного рассказа. А прототипы героини рассказа «На подводе» можно найти в тех серпуховских учительницах, о которых Чехов неоднократно упоминал в письмах. Эти и им подобные примеры, которые содержит переписка, говорят о разнообразии жизненных источников чеховских тем и образов.
Во многих письмах, хотя и не столь щедро, как прежде, рассеяны литературно-критические суждения Чехова, в частности, — о трактате Л. Н. Толстого «Что такое искусство?» (в письме к А. С. Суворину от 4 (16) января 1898 г.), о произведениях М. Горького (в письмах к нему от 16 ноября и 3 декабря 1898 г.), о пьесах М. Метерлинка (в письме к А. С. Суворину от 12 июля 1897 г.). Интересны мимоходом брошенные замечания о Достоевском (в письме к Я. С. Мерперту от 29 октября 1898 г.), о «старом писателе» Гребенке (в письме к И. И. Горбунову-Посадову от 9 ноября 1898 г.).
Письма не отражают вполне круг чтения Чехова, но по обилию цитат, часто скрытых, из Гоголя, можно предположить, что в конце весны 1897 г. он перечитывал Гоголя. В связи с выступлением Золя в защиту Дрейфуса Чехов читал Вольтера, бывшего в свое время защитником другого невинно осужденного (Ж. Каласа). Как всегда, Чехов внимательно следил за русскими газетами и журналами, а во Франции начал в большом количестве читать французскую периодику, высоко отзываясь о французских альманахах и ежегодниках.
Впервые в седьмом томе публикуются: письмо к Н. А. Лейкину от 27 июля 1897 г., телеграммы к А. С. Суворину от 14 июля 1897 г. и в редакцию «Нового времени» от 7 октября 1898 г., М. М. Стасюлевичу от 27 октября (8 ноября) 1897 г.
Свод писем А. П. Чехова дополнен, по сравнению с
