гражданской войн и плена, его окружали только женщины, видевшие в нем «выгодную партию», богатого и красивого маршала, делавшего блестящую карьеру советского военного вождя. Но человека, товарища, просто Мишу в нем не видел никто. Вот и сейчас он официально числился женатым, имел даже дочь десяти лет, но ему холодно было около них, он был им чужой и они были ему чужими. Черствое его сердце не было пробуждено ни для любви, ни для семьи. «Там» не было ни искренности, ни сердечной теплоты. Вот почему эта милая девушка, без тени сомнения принимавшая его за мастера завода, со своими искренними порывами, со своей ласковостью, с веселым молодым задором, как-то смягчала жесткое сердце старого солдата, видевшего в жизни только бой, напряжение и опасность. Удивительно было еще то, что в этой странной девушке совсем не было кокетливости. Она была совершенно проста и искренна. Ее девичье очарование струилось, как аромат лесного ландыша, как песня птицы, как веяние напоенного солнцем ветерка. Она еще не доросла до той грани, когда женщина уже думает, как бы выгоднее пристроить в жизни данный ей природой капитал красоты и женственности. Таня была еще скорее хорошим товарищем, чем красивой девушкой. И именно это придавало такую прелесть ее отношению к Пензе.
— Ну, идем, идем, Танюша, — сказал Пенза, освободившись от ремней парашюта и заметив смущение девушки. — Идем, голубчик.
Ласковое слово вырвалось как-то само собой, удивив произнесшего его. Но большие голубые глаза смотрели так восторженно и нежно, милые ямочки так радостно смеялись, что трудно было не поддаться очарованию веселой молодости.
Отмахиваясь от похвал и одобрений толпы, Пенза с друзьями прорвались, наконец, через людскую стену и вышли из парка.
— Здорово у вас, дядя Миша, все это вышло! — с восторгом воскликнул Ведмедик, влюбленно глядя на Пензу. — Прямо ангелом с неба слетели. Как на санках! А я бы, по совести сказать, сдрейфил на убитое место сигануть…
— Да, это вот, — что называется, — «хоть бы хны», — одобрительно поддакивал и Полмаркса. — Классически! И Таньку выручили.
— Прямо, как настоящий рыцарь из сказки, — подхватил снайпер. — Шик!
— Рыцарь, — прошептала девушка, прижимаясь к руке Пензы. — Рыцарь… Как это красиво!..
Пенза засмеялся.
— Да бросьте вы, ребята, про пустяки болтать!..
— Рыцарь без страха, — тихо сказала Таня, глядя блестящими глазами на Пензу.
— Без страха, но, надеюсь, не без упрека, — перевел все в шутку Пенза. — Да что вы все из меня героя делаете? Экая невидаль: прыгнул вместо хромой королевы. Ерунда!.. А куда мы теперь?
— Куда? А к нам на пир! — весело заорал Ведмедик. — Разве забыли, дядя Миша? Мы сегодня вас так накачаем и накормим, что только держитесь. Господи! И до чего все эти волнения аппетит разжигают! Лезем скорей на «букашку».[23]
— Ишь ты — «лезем», — проворчал комсомолец, бывший весь день не в духе. — Легко сказать! Сегодня выходной день — трамваи битками набиты… Народу больше, чем людей!
Действительно трамваи были полны той особенной, чисто московской полнотой, когда даже на поручнях вагонов не за что уцепиться.
— Ну, вот, — беззаботно отозвалась Таня. — А моя нога на что? — Нога? А при чем тут твоя нога?
— Экий ты недогадливый! Да я ведь ра-не-на-я! — радостно пропела она. И достав что-то из кармана, продолжала: —Нате, Миша, держите. Вы у нас теперь наибольший. Ой-ой-ой…
Через минуту на рукаве Пензы белела повязка с красным крестом, и, скрывая улыбку, он помогал, вместе с остальными приятелями, втаскивать стонавшую девушку на переднюю площадку трамвая[24]. Сурово командуя, он расчистил место для «раненой».
— Вы бы, товарищок, каретку скорой помощи вызвали, — недовольно заметил вагоновожатый. — А то неравно тут еще придавят вашу раненую.
— Да уже с полчаса вызывали, — хмуро ответил Пенза. — Чорт их знает, — так и не прислали. Верно, много дела… А тут перелом ноги, — с парашютной вышки студентка сверзилась. Каждая секунда дорога. Еще не дай Бог, кость насквозь пройдет — такая септицемия будет, что и на тот свет недолго девочку отправить.
Звонкое слово «септицемия» доканало вагоновожатого и он пустил на площадку всю молодую компанию. Удобно устроенные на очищенном месте, приятели отправились домой, с трудом скрывая блеск молодых глаз. Таня для проформы, изредка постанывала.
В скромной комнате студенческого общежития на Гороховой улице уже весело распоряжалась подруга Тани, веселая, наголо остриженная, курносая хохотушка Варя, вся состоящая из упругих полушарий и блеска белых зубов. Жизнь клокотала в ней бурным потоком. Смех рвался из ее груди непроизвольно, как сила от нее не зависящая. Приятели говорили, что Варька ржет, когда ей даже палец показать… Крепкая, коренастая, в мужском костюме, она хлопотливо устанавливала незатейливое угощение на колченогом столе, прикрытом, как скатертью, последним номером «Правды» и встретила пришедших чем-то вроде воинственного индейского клича. Когда ей представили Пензу, она мигом назвала его Мишкой и фамильярно похлопала по спине, чем вызвала косой, недовольный взгляд Тани.
— Пенза, — захохотала она. — А почему не Самара или Саратов? Этакий географический человек! Ну, садитесь вот туда, Миша, как старшой, — на председательское место. «Под образа», как сказали бы наши предки, ежели бы они и сюда своих божьих морд понавешали. А ты, Танька, чего это хромаешь? Кто это тебе копыто подломал? Ведмедище? Вот чорт косолапый! Мы ему за это в пасть стакан перцовки с самого низу вольем: пусть поплачет в наказание!
Через несколько минут веселое оживление царило за столом. Гости расселись, кто на стульях, кто на кроватях. Смех и шутки волнами прокатывались по комнате. На столе было сервировано больше водки, чем закуски: водку в советской России достать гораздо легче. Вот почему оживление забушевало очень скоро: молодые голодные желудки поддались влиянию спиртного после первой же полдюжины рюмок. Глаза заблестели еще больше, щеки раскраснелись, и издали могло показаться, что в комнате шумит какой-то бурный пчелиный улей.
— Что может быть лучше водочки, доброй российской водочки? — поднимал Полмаркса свой стаканчик. — Ведь по существу, она невкусна. Все морщатся, а все пьют… Классически!.Вот уже сколько тысяч лет люди пьют водочку. Сон и водка лучшие друзья человека!
— Не бреши, — вмешался Ведмедик. — Водочку пьем только мы, русские. Где всяким иностранцам додуматься до такой гениальности? Потому Россия такая могучая, что водочку пьет. У нас три мировых изобретения: водочка, баня и валенки.
— Ха-ха-ха… А самовар?
— А хороший мат?
— А русская песня?
— Ну, песня это не изобретение, это — мы сами. Мы без песни не люди, а скифы… Вот, кстати, выпьем еще по паре и заставим Таньку попеть. Наш физкультсоловей…
— А знаете, ребята, — сверкая зубами и глазами, сказала Варя. — Я как-то пожалилась одному старикану на водку — голова с похмелья трещала. Я и бахнула — вероятно, говорю, водка плохая была. А он этак поглядел на меня искоса над очками — старый хрен был, и говорит этак внушительно — «это вы, гражданка, зря. Молодо — зелено. Водки бывает или много, или мало, но плохой водки вообще на свете не бывает!..»
Раздался смех и опять забушевало молодое оживление.
Пенза чувствовал себя как-то раздвоенным. Он с наслаждением слушал песенки Тани — веселые, звонкие и задушевные, ласково отвечал ей улыбкой на улыбку и как-то полусознательно наслаждался непривычной для него атмосферой беззаботности и непринужденности, царившей за студенческим столом. Никто не обращал на него внимания и он начинал словно оттаивать. Здесь от него не требовалось постоянной напряженности и готовности к удару, параду, к укусу исподтишка, предательству, дипломатии и изворотливости. Здесь он мог быть самим собой, — внешне простым рабочим Пензой, а внутренне — маршалом Тухачевским, решающим вопрос о судьбе страны. И мысли его невольно возвращались к вопросу
