учиться. А тут, на месте собора, Дом Советов в 300 метров строить будут!
— «Поднимай, строитель, крыши. Выше, выше — к облакам! Пусть снуют во мраке мыши — Высота нужна орлам!»
Стихотворение в устах комсомольца прозвучало гордо и вызывающе. Но худощавый студент только нахмурился.
— Красивые, но глупые слова!.. Как вот ты, Полмаркса — на Северный полюс лететь собираешься. Сколько народных денег на это уйдет? А лучше бы, может быть, пару хороших больниц или университет на эти деньги выстроить… Глупо же это.
— Сам ты дурак, — вспыхнул комсомолец. — Раз партия и правительство решили, то не тебе критиковать. Балда!
Студент пожал плечами и спокойно усмехнулся.
— Может быть, я дурак, — согласился он. — По сравнению с Эйнштейном — в особенности… Но только настоящие дураки обижаются на слово «дурак». Я, брат, не обижаюсь. Как ни говори, дураки умным нужнее, чем умные дуракам.
Сказано это было так спокойно и едко, что все рассмеялись. Веснушчатый комсомолец не понял этих слов, но почувствовал насмешку своего товарища и, видя на себе смеющийся взгляд девушки, готов был сцепиться с худощавым студентом со странным прозвищем «д'Артаньян». Но тут розовощекий увалень, прислушавшись к далекому звону кремлевских курантов, воскликнул:
— Заткнись, Полмаркса!.. Ах, елки-палки. Да ведь уже 17.45. Потопаем скорее, братва! Сеанс-то ведь в 18.30. А еще ходу минут с двадцать, да, пожалуй, и в очереди постоять надо будет!
— Идем… До свиданья, товарищ!
Комсомолец дружелюбно кивнул головой рабочему и повернулся, собираясь уходить. Девушка, улыбнувшись незнакомцу и взяв приятелей под руки, резко повернула к спуску с моста. Обнаженные загорелые руки напряглись в усилии сдвинуть с места шутливо сопротивлявшихся спутников. Смех и шутки потоком зашумели в группе приятелей. Наконец, все разом, тесно обнявшись, шагнули вперед. Девушка еще раз обернулась к стоявшему рабочему. Милые ямочки сверкнули в приветливой улыбке.
— Счастливо, товарищ. Спасибо за объяснения!
Рабочий в прощальном привете снял свою старую кепку, ко потом внезапно пошел вслед за молодой компанией.
— Можно и мне с вами? — мягко спросил он. — Вы, кажется, в киношку? А я — парень одинокий; сегодня у меня выходной день. Не хочется одному трепаться по городу. Давайте уж вместе.
Тон рабочего был мягок и просителен, но твердые суровые глаза, казалось, приказывали. Чувствовалось, что он ни мало не сомневается в согласии группы молодежи принять его в свою компанию. Девушку удивили и просьба и ее тон. Но рабочий говорил вежливо и просто. Он не был, пьян, скромно, но прилично одет, очевидно, был человеком бывалым и прекрасным рассказчиком.
— Ну, что ж? — посоветовавшись взглядом с товарищами, весело ответила она. — Идем вместе — веселей будет!
Она шутливо отодвинула от себя комсомольца и просунула свою руку под руку рабочего.
— А как вас звать, товарищ-незнакомец?
Рабочий мягко высвободился, церемонно и шутливо снял свою старую кепку и важно поклонился.
— Позвольте уж по всей форме. Михаил Пенза. Мастер авиазавода. Сорок годов без малого. Беспартийный. Потомственный почетный пролетарий. Бабушка тоже признавала бы советскую власть, ежели бы дожила. Холост и никакого снисхождения не заслуживаю. Под судом и следствием не был, но наперед не ручаюсь… Хватит?
Веселые искорки блеснули в его темных глазах, остро смотревших из-под темных же, крылатых, широких бровей. Непокорная прядь черных волос упала на широкий лоб. Твердые, красивые, резкими углами вырезанные губы дрогнули в лукавой усмешке.
Девушке понравилось шутливое представление. Она весело рассмеялась и в свою очередь серьезно сказала мелодичным голосом:
— Хватит ли? Ну, навряд. А что вы, товарищ, делали до Великой французской революции? Ara! В молчанку играете? Так и запишем… Ха-ха-ха!.. Ну, да ладно. Теперь на скорую руку давайте и мы представимся. Это вот (она ткнула пальцем в веснушчатого комсомольца) — Петька Сорокин, наш будущий «генсек», светило марксизма. Из старых беспризорников, а теперь механик — готовится на Северный полюс лететь. По кличке: «товарищ наплевать» — «Полмаркса» — врал, что полтома «Капитала» одолел. Между нами говоря — конечно, врет! И вообще у него мозги малость набекрень — даже вранью «Правды» верит.
Черноволосый студент с усиками недовольно поморщился и тронул девушку за плечо. Та удивленно поглядела на него и поняла.
— Ах, вот что! Тебе, дорогушенька, везде сексоты чудятся? Ничего — не бойся! Наш новый приятель не таков — это я ясно чувствую!
Рабочий молчаливо улыбнулся и кивнул головой. Стараясь загладить неловкость, студент сказал:
— Ну, конечно, конечно! Хотя в наше время… Есть такой анекдот: смотрит один активист на себя в зеркало и сам себе говорит: «Уж я не знаю, кто именно, но кто-то из нас обоих… сексот…»
Приятели засмеялись. Потом девушка продолжала свои характеристики:
— Этот вот (она ласково провела рукой по стриженой голове коренастого паренька, от чего тот мгновенно вспыхнул) Николашенька Гвоздев, по прозванию «Ведмедик», за необычайную ловкость. Студент школы ОАХ[3]. Снайпер на ять. А этот(в голосе девушки прозвучало дружелюбное уважение, когда она показала на своего третьего спутника, стройного, задумчивого, смуглого юношу) Женька Полевой, поэт и художник, краса и гордость Вхутемаса[4]. Правдоискатель, за что и прозван — «К-у-у-удавышенебесходященский»… Но это, конечно, длинно, а потому его «д'Артаньяном» зовут — фехтует он, как Бог!
— Почему именно, «как Бог», — мягко запротестовал художник, — словно Бог фехтует? Вечно ты, Таня, что-нибудь преувеличишь!
Рабочий пожал руки своим новым знакомым и улыбаясь повернулся к девушке.
— Прекрасно. Ну, а вас-то кто мне представит?
— А я, — быстро отозвался Ведмедик. — Это наша вроде, как королева, Таня Смолина, из ГЦИФК'а[5]. Прозвища своего она не имеет, потому как никто не осмеливается. Стрельчиха и певунья: даже такого зверя из бездны, как Полмаркса, и то песенками приводит в лирику. Мы ее зовем по-разному…
— По-разному? — насмешливо прервал его комсомолец. — То-то ты ее «Танюренькой» зовешь. Эх ты, влюбленное рыло!
Багровая краска опять покрыла свежие щеки Ведмедика.
— Как это?.. Откуда ты взял? — А кто во сне проговаривается?
— Ах ты, сукин сын, — рассердился снайпер. — А сам-то ты разве по Тане не вздыхаешь? Нашел чем подзуживать: да у нас все в Таню врезавшись. А чего ты меня срамишь перед чужим человеком? Сволочь ты, а не товарищ после этого!
— Так это же правда!
— Ну, ну, — примирительно вмешался д'Артаньян. — «Не всякая правда, товарищи, правда!» — как ловко сказал Косарев[6]. Так что — не ругайтесь. А греха таить нечего — мы все и верно в нашу Таньку влюблены. Ничего не попишешь — «королева»…
— Да бросьте вы царапаться, ребята. Совсем заклевали бедного моего Ведмедика. Ведь все равно — ни в кого из вас я не влюблена и влюбляться не собираюсь. А так, по-хорошему, всех вас люблю. Хватит с вас и этого.
Девушка ласково улыбнулась смущенному приятелю и опять взяла рабочего под руку.
— Ладно. Официальная часть окончена. И будет вам шпильки пускать. А вы, товарищ… Пенза, называйте нас просто по именам или прозвищам. Идет?
— Добре, — спокойно отозвался рабочий, на суровом лице которого мелькнуло что-то вроде мягкой
