И не напрасно над гробом Ленина Сталин произнес свою клятву — не жалеть жизней для достижения мировой коммунистической революции. Ни своей жизни, ни — особенно — жизней других. ЧТО кровавому грузину были Россия, русский народ, его страдания, стоны и кровь? Только «шуршание тараканов». Именно так он презрительно обозвал предсмертные стоны миллионов жертв принудительной коллективизации 1929-30 годов.
Смерть одного человека — трагедия. Смерть одного миллиона человек — статистика, — цинично говорил он.
Эпилог
Вера в Россию
В далеком Париже, в маленькой скромной комнатке, уткнув лицо в бессильно брошенные на стол руки, безутешно рыдала молодая женщина. Перед нею на столе лежали последние номера газет и короткая странная телеграмма, полученная только что от старого нотариуса. В телеграмме было лишь несколько слов — последний прощальный приказ Тухачевского, еще до своего ареста предусмотревшего трагическую возможность своего неуспеха.
«Учись, вырасти сына, вернись, отомсти. Миша».
Горечь и боль бушевали в душе Тани… Какое право имел Миша, ее Миша, умереть один? Почему отстранил он ее от борьбы и совместного риска?.. Правда, он все-таки вспомнил о ней, скромной студентке, и даже в лихорадке своего последнего боя, прислал последний привет-приказ, но… разве это для нее утешение?.. Боже мой, как холодно и пусто в мире! И путь на родину закрыт. Быть на чужбине одной с ноющим сердцем, без надежды, без тепла и приюта. Ожидая ребенка, который, еще не родившись, уже стал сиротой…
Тихие шаги старого доктора раздались сзади. Его большая рука мягко легла на опять в отчаянии упавшую на стол голову девушки.
— Ничего, ничего, дорогая Танюша. Это только теперь вам так больно… Но ведь наш маршал гордо погиб на посту, как солдат! Дай Бог всем солдатам такую красивую смерть. Он ведь не умер, он — убит. А это — совсем иное. В смерти в бою — смерти нет… И так уж устроено в Божьем мире, что человеческая кровь никогда даром не пропадает. Наш маршал, даже мертвым останется в памяти русских людей. Иногда мертвый лев сильнее живой собаки… Пусть гордость за вашего… за нашего, — поправился он, — маршала утишит вашу боль…
— «Гордо», «гордо»! — с отчаяньем воскликнула Таня. — Да ведь уже, вы понимаете, УЖЕ на его имя льют грязь. Посмотрите!
Она показала старику вечернюю газету. Там был текст телеграммы:
«„Станция Северный полюс“. С глубоким негодованием узнали мы о величайшем предательстве в нашей доблестной Красной армии, раскрытом героическими органами наркомвнудела. Всем сердцем приветствуем суровый приговор предателям, изменникам и шпионам нашей великой Родины. С самого северного пункта земли шлем, вместе со всем советским народом, проклятия презренным мерзавцам и подлым фашистским наемникам. Да здравствует гениальный вождь трудящихся всего мира товарищ Сталин.
Папанин, Кренкель, Ширшов, Федоров».
— Вот что ужасно! — опять воскликнула она. — До чего низость человеческая может дойти! А я… А все мы считали, что вот русские герои прорвались на Северный полюс… Невиданная победа русских богатырей… А они… эти русские богатыри… Вот они какие…
И опять упала русая головка на руки; опять рыдания зазвучали в комнате. Потом искаженное болью лицо поднялось и дрожащий голос произнес:
— Читайте вот:
«Свора бешеных собак, продавших себя немецким шпионам… Трижды презренные подонки общества… Фашистские людоеды… Кровавые изверги…»
Боже мой — убивай, но не бей по лицу… И даже могила его неизвестна, Миши моего. Русского маршала, русского героя…
Доктор давно знал, что убеждения и логика — не помощь в такую трудную минуту. Поэтому он только ласково гладил голову Тани, говорил ей какие-то простые утешительные слова и понемножку этот тихий голос, это мягкое участие начали пробиваться в ее онемевшее сознание. Но некоторые слова старика опять провели новую царапину по кровоточащему сердцу.
— «Все образуется»? — выпрямилась она вдруг со сверкающими слезами на широко открытых глазах. — «Все образуется», говорите вы? Да разве можно воскресить Мишу с его молодыми товарищами? Разве не зря пролилась их кровь? Да, что вы такое говорите? Ведь КАКАЯ кровь?..
И вдруг старый доктор тоже выпрямился. В его морщинистом, уже обрюзгшем лице вспыхнул какой-то молодой, горячий огонек.
— Я знаю, что говорю, — твердо сказал он удивленной переменой в нем Тане. — У вас на душе сейчас слишком тяжело, чтобы видеть дальше своего личного горя. А он, наш маршал, наш Миша, погиб не напрасно. Он погиб в борьбе за Россию, за Родину, а такая жертва никогда не остается напрасной!
Голос его звучал спокойно и торжественно. Девушка с еще большим удивлением смотрела на выпрямившегося старика, протянувшего руку на восток, туда, где лилась русская кровь.
— Пусть нет в живых нашего маршала. Найдутся другие, которые возьмутся продолжать его дело. Как было сказано:
«Из рук твоих упал могучий молот, Но грянем мы в сто тысяч молотков!..»
Кровавая буря не остановит рождения Новой России. Для нас с вами, Таня, несколько лет — долгий срок. Но для России, для истории — это секунды. Коммунизм пройдет, Россия останется жить вечно. В русском народе есть могучие силы и скоро они покажут себя. Но эти силы — РУССКИЕ, а не советские. Именно русские силы поднимут Россию скоро на высоту нового величия, славы и счастья. И тогда… Россия не забудет своих верных рыцарей, в борьбе за нее отдавших свои жизни… Кровь маршала Тухачевского и его молодых товарищей не пропадет. Помните, Таня, «Песню о Соколе»?
Старый военный врач, с седой щетиной на морщинистых щеках, опять по-молодому подтянулся и дрогнувшим голосом начал бессмертные слова поэмы:
