демократична конституция государственного режима, поскольку суверенное государство всегда больше демократии и — соответственно — намного меньше. Второе: права человека, свободы и человеческая справедливость не могут состоять в исключительном владении одной страны или одной цивилизации. Они должны быть правами глобальными или же они — вообще не права.
Мы, в нашей рудиментарной демократии, которая поныне гордо именует себя «Соединенные Штаты Америки», сейчас получили возможность освободиться, перестать быть заложниками у государства национальной безопасности США, которое запачкало нашу репутацию и украло наше имя. Мы должны спросить себя: какие преимущества мы, граждане, и штатские и военные, получим от продолжения этой «неограниченной» войны с террором, если именно ее продолжение и ставит под угрозу наши жизни? Если американский образ жизни должен измениться, то пусть он меняется к лучшему. Давайте не будем умирать за систему, которая непропорционально эксплуатирует ресурсы планеты и непропорционально пожинает плоды этой эксплуатации, которая угрожает другим с высокомерием сверхдержавы и использует экономический подкуп, чтобы калечить только еще возникающую глобальную политику. Если война пришла на нашу землю, давайте будем вести ее мы сами, и не террористическим насилием, которое целями оправдывает средства, но тем божественным насилием, которое постиг Вальтер Беньямин, еврей и марксист: коллективным политическим действием, смертельным не для человеческих существ, а для мифических сил, ими правящих.
Джордж Буш настаивает: это не «холодная война», это новая война; цель ее не в том, чтобы защитить свободный мир, а защитить саму свободу (так же туманно определяя ее, как и войну). Хотя эту военную операцию Джордж Буш называет «первой войной двадцать первого века», она очень и очень похожа на военные акции, которые проводили США в прошлом. Мировые войны, специфическое безумие двадцатого века, были борьбой за территории. Суверенитет был геополитическим понятием. Враг располагался в пространственном измерении. Втом контексте защита «свободного мира» означала физическое действие— выталкивание врага из этого пространства, возведение линий обороны, депортацию сочувствующих врагу, преследование врага на его территории, географические запреты — короче говоря, нападение в пространстве и изоляцию.
В глобальной войне конфликт не имеет пространственных координат, факт чрезвычайно важный для воображаемого ландшафта. Поскольку «враг» не проживает на четко очерченной территории, то нет ничего геополитического, что можно было атаковать. То обстоятельство, что Соединенные Штаты тем не менее атакуют геополитическую территорию Афганистана, подчеркивает внутреннюю противоречивость ситуации. Мощь сверхдержавы все еще определяется в традиционных военных терминах. Но имманентный характер новой глобальности означает, что нет ничего, что находилось бы вне ее границ, и это с беспрецедентной жестокостью использовали террористы 11 сентября. Соединенные Штаты, напротив, в который раз используя старую тактику массированного военного нападения, выказывают все симптомы допотопного мышления.
Имманентный характер глобальности изменила и роль средств массовой информации. Во время мировых войн новости предназначались для различных аудиторий. Радиопередачи и кинохроника работали как «пропаганда», они подавали и интерпретировали события с тем, чтобы подбодрить своих и деморализовать противника. Но теперь, когда глобальность аудитории не дает возможности разделить аудиторию на своих и чужих, когда большинство людей, включающих телевизор, нельзя разделить на «нас» и «них»; когда различные аудитории не сидят по пространственно отделенным «трибунам», теперь не существует способов измерения пропагандистского эффекта. Средства массовой информации безнадежно запутались в этом. Они превратились во внетерриториальное оружие, работающее на различные аудитории, и оно может и причинить вред, и защитить.
Возможно, мы присутствуем при том, что государство национальной безопасности США домогается собственного превращения из устаревшей супердержавы в глобальную суверенную державу? Такой суверенитет поставит под вопрос сложившуюся систему национальных государств, поскольку потребует монополии на легитимированное применение насилия и будет устраивать «полицейские операции» против «уголовников» на всей планете.[6] И— самое важное— какие отношения у него сложатся с мировым капиталом? В двадцатом веке, следуя традиционной формуле экономического присутствия и политического отсутствия, «холодная война» была жизненно необходима Соединенным Штатам, ибо придавала легитимность их военным операциям за границей, которые проходили под гегемоническим флагом защиты «свободного мира» от коммунизма, второго члена бинарной оппозиции, служившего капитализму вечным «другим». В новой ситуации глобальности эта стратегия уже не имеет смысла: бен Ладен так же встроен в глобальный капитализм, как и сам Буш. В то же время надежда, что каким-то образом удачно переустроенный, постмодерный суверенитет станет новой парадигмой власти, как предположили в своей «Империи» Хардт и Негри, сейчас кажется чрезмерно оптимистической.[7]
Не станет ли глобальный суверенитет, опирающийся на США, страшным оружием глобального капитала? Конечно, уже в нынешнем «чрезвычайном положении» оперившиеся протестные движения против глобального капитала чувствуют тяжелую руку по-новому работающих секретных служб. Но тут есть противоречие, которое может помешать притязаниям США на глобальную власть, по крайней мере, в ближайшем будущем. Глобальный капитал не может существовать без свободы передвижения, которую глобальная война против терроризма с необходимостью ограничит. Что вполне вероятно и, возможно, даже желательно, поскольку в таком случае глобальный капитал начнет выходить из-под прикрытия, которое ему обеспечивает Америка. Возможно, даже желательно, поскольку приравнивание глобального капитала к американизации только затуманивает политическую ситуацию.
Глобальный капитализм следует анализировать под тем же двойным углом зрения, которым мы пользовались, говоря о государственном режиме США. С одной стороны, он — само основание полноценного осуществления глобальной публичной сферы. С другой, он остается необоримой системой жесточайшей эксплуатации труда человека и природы.[8] Настоящим кошмаром станет, если террор, порожденный тотальной и неограниченной войной с террором, если союз держав под руководством США (в большей степени, нежели потенциально более демократической ООН) будет развиваться так, что станет защищать глобальную мобильность капитала и его интересы, а не множество и интересы глобальной публичной сферы.
Глобальный суверенитет, который попытается монополизировать насилие ради защиты глобального капитала, станет проявлением реакционного космополитизма, потому что ему чуждо представление о радикальной социальной справедливости. Аль-Каеда и исключительность ее фундаменталистской борьбы — это проявление реакционного радикализма, потому что ей чуждо космополитическое чувство публичной сферы. Но когда радикализм и космополитизм окажутся в единой глобальной публичной сфере, когда множество не будет обманывать ни одна из сторон, когда западная гегемония провинциализируется внутри всего человечества, тогда террор и антитеррор потеряют почву под ногами. А произойдет ли это, зависит от нас.
Игорь Ильинский
О терроре и терроризме
Что меня поражает в этом мире— это бессилие силы; из двух могучих факторов — силы и ума— сила в конце концов всегда оказывается побежденной.
Сила, лишенная разума, гибнет сама собой.
