депортировали начальника райотдела милиции.
Тех депортированных, кому крупно повезло, ждали принудительные работы на великих стройках коммунизма. Так, в Магнитогорске в сентябре 1932 г. жило 42 462 спецпоселенца, что составляло две трети населения этого «города мечты». Но такое везение ждало отнюдь не всех.
«...20 и 30 апреля 1932 г. из Москвы и Ленинграда были отправлены на трудовое поселение два эшелона деклассированных элементов, всего 6144 человек... Прибывши в Томск, этот контингент был пересажен на баржи и доставлен на остров Назино... На острове не оказалось никаких инструментов, никаких построек, ни семян, ни крошки продовольствия... 19 мая выпал снег, поднялся ветер, а затем и мороз... Люди начали умирать. В первые сутки бригада могильщиков смогла закопать 295 трупов. Только на четвертый или пятый день прибыла на остров ржаная мука, которую и начали раздавать по несколько сот грамм. Получив муку, люди бежали к воде и в шапках, портянках, пиджаках и штанах разводили болтушку и ели ее. При этом огромная часть их просто съедала муку, падала и задыхалась, умирая от удушья... Вскоре началось в угрожающих размерах людоедство... В результате всего из 6100 чел., прибывших из Томска (и плюс к ним 500—700 чел., переброшенных из других комендатур), к 20 августа осталось в живых 2200 человек...» [129, с. 162]
Это строки из отчета инструктора Нарымского горкома партии в Западно-Сибирский крайком ВКП(б). Судя по итоговой статистике, кошмар на острове Назино вовсе не был чем-то из ряда вон выходящим. В ходе первой же перерегистрации «спецпоселенцев», проведенной в январе 1932 г., была выявлена убыль 500 тысяч человек, умерших или сбежавших (на верную гибель) в тайгу.
Вот почему автор просит тех читателей, которых покоробила фраза про «людоедскую власть», не обижаться зря. Это не метафора, а простая констатация факта. Большевистская власть сознательно и хладнокровно обменяла несколько миллионов человеческих жизней на американские тракторные (танковые) заводы, на французские авиамоторы, на германские станки. В те годы товарищ Сталин и в кошмарном сне не смог увидеть 3 июля 1941 года, когда, звякая дрожащей челюстью по краю стакана с водой, он будет вынужден обратиться к «братьям и сестрам», и именно их — униженных, ограбленных, обманутых — назвать «гражданами» и призвать к оружию...
Массовые репрессии 1929—1933 годов наряду с простыми, прозаическими, «хозяйственными» задачами (обеспечить растущую промышленность сверхдешевой рабочей силой и дармовыми сельхозпродуктами, набрать золото и валюту для закупок западной технологии) имели своей целью и решение одной весьма сложной проблемы. Новый правящий класс сверху донизу был наполнен людьми, имевшими личный опыт. Опыт организации восстаний, переворотов, партизанских отрядов, красно-зеленых «гвардий» и пр. Этот опыт и эти люди не могли не тревожить партийную верхушку.
И только после раскулачивания, коллективизации, голодомора Сталин и компания смогли вздохнуть спокойно. Теперь они знали — для «активистов», выгребавших кашу-затируху из котелка у голодающих, дороги назад, к ограбленному народу, уже нет и не будет никогда. Связанные круговой порукой безмерного злодейства, они теперь могли только покорно брести вдоль по извилистой «линии партии».
В январе 1934 г. горячо любимый нашими «шестидесятниками» Серго Орджоникидзе писал еще более любимому ими СМ. Кирову: «...кадры, прошедшие через ситуацию 1932—1933 годов и выдержавшие ее, закалились как сталь. Я думаю, что с ними можно будет построить Государство, которого история еще не знала» [129].
Пророческие слова. Глубоко верные. История России раньше такого не знала. И таких «кадров», которые могли бы ежедневно выгружать опухших от голода детей в голую степь, в старые времена, в старой России еще надо было поискать. К сожалению, ни автор письма, ни его адресат не дожили до июня 41-го и поэтому не увидели, как повели себя эти «закаленные кадры» перед лицом вооруженного неприятеля. А до этого, в условиях «мирной передышки» (которая для простого народа оказалась гораздо страшнее империалистической войны) новая элита «пролетарского государства» не столько закалялась, сколько — говоря языком сталеваров — отпускалась.
«Вышла я замуж в июне 1929 г... Сказочная жизнь, сказочная... Квартира на Манежной площади, напротив Кремля. Шесть комнат... Я ездила за обедами... Везли в судках — не остывало, это же близко от Кремля, а машине нашей — везде зеленый свет... Обеды были вкусные, повара прекрасные, девять человек были сыты этими обедами на двоих... К обедам давалось всегда полкило масла и полкило черной икры... Вместе с обедом можно было взять гастрономию, сладости, спиртное... Водка красная, желтая, белая. В графинчиках... Чудные отбивные...» [130, с. 154]
Это воспоминания жены. Жены почти что даже и не начальника — всего лишь сына бывшего члена Политбюро, к тому времени уже опального Каменева. Кремлевские отбивные, как сочную метафору своей будущей судьбы, он ел в узком домашнем кругу. Действующие начальники «морально разлагались» коллективно и с большим блеском.
«Роскошный зал клуба был погружен в полумрак. Большой вращающийся шар, подвешенный к потолку, разбрасывал по залу массу зайчиков, создавая иллюзию падающего снега. Мужчины в мундирах и смокингах и дамы в длинных вечерних платьях или опереточных костюмах кружились в танце под звуки джаза. На многих женщинах были маски и чрезвычайно живописные костюмы, взятые напрокат из гардеробной Большого театра. Столы ломились от шампанского, ликеров и водки... Какой-то полковник погранвойск кричал в пьяном экстазе: «Вот это жизнь, ребята/ Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство/»
Так знаменитый чекист-невозвращенец Орлов (Фельдбин) описывает бал в клубе НКВД, имевший место быть в 1936 году. Скажем честно — товарищ Сталин в костюмах из Большого театра не плясал, да и счастливое «детство» своих полковников видел несколько по-другому. Так, 3 февраля 1938 г. Политбюро приняло очередное постановление, в котором отмечалось, что «ряд арестованных заговорщиков (Рудзутак, Розенгольц, Антипов, Межлаук, Карахан, Ягода и др.) понастроили себе грандиозные дачи-дворцы в 15—20 комнат, где они роскошествовали и тратили народные деньги, демонстрируя этим свое полное бытовое разложение и перерождение».
Увы, борьба Сталина с разложенцами и перерожденцами по результативности соответствовала попыткам вытащить себя из болота, потянув за собственные волосы. Если не дачи, не дворцы и не водку, то что же другое мог он предложить своим подельникам? Мечта о мировой революции уехала вместе с Троцким, ну а предложить поднявшимся «из грязи в князи» бывшим деревенским люмпенам идею всеобщего равенства и братства не мог себе позволить даже сам Хозяин. Ему только и оставалось, что стрелять одних «красных бояр» для острастки других. Много лет спустя уцелевшие дети и внуки репрессированных начальников стихами и прозой внушили легковерным потомкам мысль о том, что пик большевистского террора пришелся на 37-й год, а главные жертвы Большой Резни — наркомы и командармы. Если бы...
В 1937—1938 годах органами НКВД было арестовано 1 345 тыс. человек, из них 681 тыс. расстреляны, 115 тыс. погибли под пытками во время «следствия» или умерли в тюрьмах и лагерях. Где же было набрать столько наркомов, большевиков «ленинской гвардии» и чекистов «школы Дзержинского»? Кстати, в органах госбезопасности с октября 1936 по август 1938 г. за «контрреволюционные преступления» было арестовано всего 1862 сотрудника. Вероятно, мы не сильно ошибемся, если предположим, что на одного «верного ленинца» пришлось сто невинно загубленных крестьян, рабочих, инженеров, врачей... Но мир устроен так, что даже сто тысяч колхозников не смогут привлечь к трагедии своей семьи столько общественного внимания, сколько привлечет один наследник члена Политбюро.
К началу 1939 г. отстрел руководящих работников резко пошел на убыль, а вот репрессии против «подлинных хозяев своей страны» шли по нарастающей. Рекордным по числу осужденных стал 1940 год — 2300 тысяч человек, причем в тот год 57% всех находящихся в ГУЛАГе имели сроки менее 5 лет, а «политические», т.е. осужденные по знаменитой ленинской статье 58 УК, составляли лишь 25—30% от общего числа репрессированных. Руководствуясь нормальной человеческой логикой, можно было бы предположить, что остальные 70% были уголовниками. Но это не так. Разумеется, были и уголовники, но основную массу узников ГУЛАГа составляли люди, которые стали жертвами криминальных методов руководства, узаконенных сталинской бандой. Сажали за 30-минутное опоздание к станку, за сломанное по неопытности (или из-за нереальных норм выработки) сверло, за порванную на испытаниях гусеницу нового танка, за то, что родился в «освобожденной» Восточной Польше или Бессарабии, за то, что дальний зарубежный родственник прислал сдуру почтовую открытку, за невыполнение обязательного минимума
