ослабел, кашляю и проч. и проч. Между тем болеть не следовало бы, оканчиваю пьесу для Художественного театра*, много всякой другой литературной работы*. Как бы ни было, все-таки глубокой осенью я буду в Москве*.
Дела с биологической станцией идут неладно* или, вернее, никак не идут. Началось с того, что я получил письмо от г-жи Соловьевой, в котором она писала мне о своем желании устроить станцию; тогда же я сообщил об этом Вам*. Потом г-жа Соловьева вдруг открыла у себя курорт, совершенно забывши о том, что говорила и писала мне. Письма ее ко мне целы*. Мне почему-то кажется, что если она не разорится, то через года два опять заговорит об открытии у себя станции.
Средин изредка бывает у меня, я же ни у кого не бываю, сижу дома почти безвыходно. Когда приеду в Москву, извещу Вас немедленно*; если Вам будет некогда или не позволит здоровье, то я наведаюсь к Вам.
Будьте здоровы и благополучны, крепко жму руку.
На конверте:
Книппер-Чеховой О. Л., 25 сентября 1903*
4177. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
25 сентября 1903 г. Ялта.
Собака моя бесхвостая, это письмо придет к тебе, вероятно, после того, как уж получишь телеграмму об окончании пьесы*. Четвертый акт пишется легко, как будто складно, и если я его кончил не скоро, то потому что все побаливаю. Сегодня мне легче, чем вчера, правда, но часов в 11 начало ломить в ногах, в спине, начался кашель. Все-таки, думаю, теперь будет становиться все лучше и лучше. Третьего дня явился ко мне твой, как ты его называешь, «враг» Альтшуллер*; я не дался выслушивать, но сказал насчет утренних обливаний. Он всплеснул руками и запретил мне обливаться из губки. И теперь я умываюсь по-старому, то есть через три-четыре дня у меня опять уже будет серая шея. Два утра я не обливаюсь, но состояние моего здравия все-таки прежнее, только как будто чувствую себя бодрее.
Вчера, наконец, был Костя*. Явился он веселый, возбужденный, серый и тощий, в темных кисейных панталонах. Мы дали ему пообедать. Он ушел и вечером пришел опять с засорившимся глазом. Я стал делать операцию, операция, кажется, не удалась, но глазу полегчало. Сегодня рано утром он приезжал за бельем. Завтра у него кончается самая трудная работа. С Михайловским ладит.
Настя аккуратно меняет мне костюмы. В самом деле, так хорошо, хозяйственно. Вообще надо пожалеть, что я женился на тебе так поздно. Когда я пришлю пьесу, то постарайся сделать так, чтобы во время чтения (в фойе) Стаховича не было*.
Мне кажется, что в моей пьесе, как она ни скучна, есть что-то новое. Во всей пьесе ни одного выстрела, кстати сказать. Роль Качалова хороша*. Присматривай, кому играть 17-летнюю* и напиши мне.
Вчера я не писал тебе и вообще писал мало, потому что нездоровилось.
Целую тебя, моя радость, крепко обнимаю. Поклонись Вишневскому, Немировичу, Алексееву и всем православным христианам. Я замедлил с пьесой, скажи, что очень и очень извиняюсь.
Завтра придет от тебя письмо — первое из Москвы. Жду его с нетерпением.
Ну, цуцык, не забывай, вспоминай.
На конверте:
Книппер-Чеховой О. Л., 26 сентября 1903*
4178. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
26 сентября 1903 г. Ялта.
Четыре акта совершенно готовы*. Переписываю. Пришлю тебе. Здоровье поправляется. Тепло. Целую.
На бланке:
Книппер-Чеховой О. Л., 27 сентября 1903*
4179. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
27 сентября 1903 г. Ялта.
Дусик мой, лошадка, я уже телеграфировал тебе*, что пьеса кончена, что написаны все четыре акта. Я уже переписываю. Люди у меня вышли живые, это правда, но какова сама по себе пьеса, не знаю. Вот пришлю, ты прочтешь и узнаешь.
Вчера были Михайловский и Панов. Первый много рассказывал, я с удовольствием слушал, второй помалкивал. Потом приезжал Костя. Он хотя и не согласен с чем-то, но, по-видимому, доволен. Михайловский очень мне его расхваливал.
А третьего дня приехал неожиданно твой необыкновенный друг, рыжеусый Шапошников*. Сегодня он был опять, обедал и после обеда уехал с Машей в Суук-Су, к Соловьевой. Скучен он донельзя, до того, что, слушая его, хочется высунуть язык.
Если бы ты, лошадка, догадалась прислать мне телеграмму* после первого представления «Юлия Цезаря»! «Вишневый сад» я пишу на той бумаге, которую мне дал Немирович; и золотыми перьями, полученными от него же. Не знаю, будут ли от этого какие перемены.
Ах, бедный Володя*, зачем он слушает своих родственников! Певца из него не выйдет, а адвокат, хороший и усердный, уже выходил из него. И почему вас так пугает карьера адвоката? Разве порядочным адвокатом хуже быть, чем петь в театре тенорком в течение десяти лет, по 4500 р. в год, а потом уходить в отставку? Очевидно, вы понятия не имеете о том, что значит присяжный поверенный, адвокат.
На море качает, но погода хорошая. Панов уже уехал. Он и Михайловский будут на первом представлении «Вишневого сада» — так они говорили.
