Спасибо, милый Жоржик, за хлопоты*. Только ты забыл написать, сколько тобою потрачено. Напиши
Жена под Москвой на даче*, я в Ялте, покашливаю.
Будь здоров и весел, поклонись своим*. Спасибо за фотографию*.
На обороте:
Книппер-Чеховой О. Л., 3 сентября 1902*
3822. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
3 сентября 1902 г. Ялта.
Оля, прелесть моя, дуся, вчера получил твое великолепное письмо*, прочел и успокоился. Спасибо тебе, родная. Я живу помаленьку, приеду, вероятно, 20 сентября*, если не случится чего-нибудь; если случится, тогда попозже приеду.
Маша уезжает завтра*, мне теперь будет скучно. А у меня совсем нет аппетита, ем мало, сравнительно* с прежним (любимовским) очень мало. Писем получаю еще меньше.
Целую мою жену великолепную, обнимаю. Пиши хоть через три дня в четвертый. А когда я начну адресовать свои письма не на Красные ворота?*
На конверте:
Книппер-Чеховой О. Л., 5 сентября 1902*
3823. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
5 сентября 1902 г. Ялта.
Дусик мой хороший, пишу я тебе, и мне кажется почему-то, что письма мои не доходят до тебя, — и потому нет охоты писать. Когда я начну адресоваться на Неглинный?* Этот адрес на дом Алексеева* представляется мне крайне туманным, в чем, конечно, я и ошибаюсь.
У меня бывает Суворин, который теперь в Ялте. Сегодня он уезжает. Бывают Миролюбов и Дорошевич.
Пиши мне побольше. Я отдал г-же Адель твои вещи* потому, что она сама просила.
Ну, дусик, переменяй же адрес. Жара здесь невозможная, дождей нет и, похоже, не будет. Я замучился, можно сказать.
Храни тебя бог. Целую и обнимаю.
У меня народ непрерывно, писать нет возможности.
На конверте:
Книппер-Чеховой О. Л., 6 сентября 1902*
3824. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
6 сентября 1902 г. Ялта.
Крокодильчик мой, жена моя необыкновенная, не приехал я в Москву вопреки обещанию вот почему. Едва я приехал в Ялту, как барометр мой телесный стал падать, я стал чертовски кашлять и совершенно потерял аппетит. Было не до писанья и не до поездок. А тут еще, как нарочно, дождей нет и нет, хоть погибай, душа сохнет от жары. Хотел было принять по обычаю Гуниади Янос, но сия вода оказалась в Ялте поддельной, и у меня ровно два дня от нее были перебои сердца.
Видишь, какой скучный твой муж! Сегодня, чувствую, мне гораздо легче, но дождя нет, и не похоже, что он будет когда-нибудь. Поехал бы в Москву, да боюсь дороги, боюсь Севастополя, где придется сидеть полдня. А ты не приезжай сюда. Мне неловко звать тебя сюда в знойную пыльную пустыню, да и нет особенной надобности, так как мне уже легче и так как скоро я приеду в Москву*.
100 р. за десятину — это сумасшедшая цена, нелепая. Брось, дусик, осматривать дачи*, все равно ничего не выйдет. Будем ждать случая, это лучше всего, или будем каждое лето нанимать дачу.
Про какое письмо Немировича пишешь ты?* Письмо к Штрауху? Какое? В чем дело?
В случае, если захочешь приехать в Ялту, то привези плевательницу (синюю, я забыл ее), pince-nez; рубах не привози, а привези фуфаечное белье, егеровское.
Суворин сидел у меня* два дня, рассказывал разные разности, много нового и интересного — и вчера уехал. Приходил почитатель Немировича — Фомин, читающий публичные лекции на тему «Три сестры» и «Трое» (Чехов и Горький), честный и чистый, но, по-видимому, недалекий господинчик. Я наговорил ему что-то громоздкое, сказал, что не считаю себя драматургом, что теперь есть в России только один драматург — это Найденов, что «В мечтах»* (пьеса, которая ему очень нравится) мещанское произведение и проч. и проч. И он ушел.
Пишу тебе твой собственный московский адрес, так как ты, если верить твоему последнему письму*, уже перебралась в Москву*. И великолепно.
Целую мать моего будущего семейства* и обнимаю. Скажи Вишневскому, чтобы он написал мне строчки две о том о сем.
Делаю salto mortale на твоей кровати, становлюсь вверх ногами и, подхватив тебя, перевертываюсь несколько раз и, подбросив тебя до потолка, подхватываю и целую.
