собралось немного, 2 тыс. с чем-то, так что премия будет в большей степени выражаться в почетном характере признания заслуг, чем в материальных условиях. Похоронили Е. А. торжественно, в присутствии массы врачей из Москвы и соседних мест. Венков было весьма мало, вероятно, в силу сочувствия к нашему приглашению не тратиться на это. <…> Собственно говоря, Е. А. мы похоронили уже довольно давно. Когда он ушел с земской службы (1895 г.), он ушел в действительности от всего того, чем жил и чем интересовался раньше, и стал жить тем, чем почти не жил ранее, именно, интересами и заботами своей семьи и ее членов, в особенности молодых и подраставших. От общественного дела он довольно быстро и полно отстал, настолько, что нам уже становилось трудно беседовать с ним на относящиеся сюда темы, — и мы тоже отстали. Несколько дольше у него сохранилась связь с Пироговским обществом, но и та окончательно треснула уже более 2 лет т<ому> назад <…> Он сошел со сцены сразу, без каких бы то ни было уступок, напротив, он нанес этим удар своим противникам. Многие из молодежи у нас теперь даже не знают — кто такой Осипов, который умер. Зато ведь кому хоть раз пришлось иметь с ним дело в пору его работы, не забудут эту оригинальную и сильную духом личность, могучего борца за общественное дело и талантливого организатора».
В мае приеду. — Чехов приехал в Москву 3 мая, о чем известил Куркина 6 мая (см. письмо 4422).
4394. Ал. П. ЧЕХОВУ
9 апреля 1904 г.
Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: Неизд. письма, стр. 185.
Открытка.
Ответ на письмо Ал. П. Чехова от 5 апреля 1904 г.; Александр Павлович ответил 14 апреля (Письма Ал. Чехова, стр. 414–416).
…уцытель кланяется тебе и благодарит… — Александр Павлович обращался к брату с просьбой: «Окажи услугу. На углу Аутской и той улицы, которая ведет на кладбище, как раз против ворот того дома Чекалиной, где я жил, есть лавочка <…> В лавочке торгует старый грек с перевязанной мордой. Перешли этому греку прилагаемое письмо для передачи „уцытелю“ Харлампидису. В этом письме я советую Харлампидису держать экзамен и проваливаться в Ялте, а не в Питере. Несчастный уцытель, как мне сообщают, намерен на последние гроши ехать ко мне, в уверенности, что „папаса“, т. е. я, „все изделаить“! Вот уж, не хотел, смутил и сгубил я, многогрешный, несчастную грецескую душу!» (см. письмо 4409).
Жена моя Ольга писала, что ждет тебя. — В письме от 5 апреля 1904 г. (см. письмо 4386 и примечания* к нему).
…радуюсь, что тебе Шапошников так понравился. — О своем отъезде из Севастополя Александр Павлович писал: «Твой Шапошников, Антоша, — человек с рыжим китовым усом вместо человеческих усов — оказался сверхмилым и с первого же момента полез целоваться и изливать душу <…> Обещано было сделать все, до совсем ненужного включительно. Уйдя от него, я с облегчением вздохнул и отряхнулся от избытка ласк. За час до поезда сделал визит Махову <…> Был тоже зело обласкан <…> К отходу поезда на вокзал явились оба благодетеля проводить — как ты и предсказывал. Опять поцелуи <…> Милые люди! Но только бы радушия, ласки и китового уса поменьше».
4395. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
10 апреля 1904 г.
Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма к Книппер, стр. 420–421.
Год устанавливается по почтовым штемпелям на конверте: Ялта. 11.4.04; С.-Петербург. 16 IV. 1904.
Ответ на письмо О. Л. Книппер от 5 апреля 1904 г.; Книппер ответила 16 апреля (ГБЛ; частично опубликованы: Книппер-Чехова, ч. 1, стр. 365–366 и 372–373).
С Машей ~ не говорил о Царицыне… — Отклик на замечание Книппер: «О Царицыне ты молчишь. Очевидно, ты раздумал или отговорила тебя Маша. Да и лучше, решай ты это с Машей, а то целым синклитом ничего не выйдет, и я напрасно вмешиваюсь; а ты только раздваиваешься, не знаешь, кого слушать. Я лучше буду держаться в стороне. Ты не один, я всегда забываю, не то что я. Ну, довольно об этом».
…виделся с Мартыновым… — 29 марта (см. письмо 4384).
…о котором ты писала… — 18 марта (см. примечания к письму 4377*).
Немирович и Алексеев в моей пьесе видят положительно не то, что я написал… — Впоследствии Вл. И. Немирович-Данченко признавал, что неудовлетворенность Чехова постановкой его пьесы на сцене Художественного театра имела под собой некоторые основания: «…тут был грех нашего театра — нечего закрывать глаза — было просто недопонимание Чехова, недопонимание его тонкого письма, недопонимание его необычайно нежных очертаний… Чехов оттачивал свой реализм до символа, а уловить эту нежную ткань произведения Чехова театру долго не удавалось; может быть, театр брал его слишком грубыми руками…» («„Вишневый сад“ в Московском Художественном театре». — Театральное наследие, т. 1, стр. 107). О расхождении Чехова с театром в понимании «Вишневого сада» см.: М. Строева. Чехов и Художественный театр. М., 1955, стр. 182–191; ее же. Режиссерские искания Станиславского. 1898–1917. М., 1973, стр. 129; Э. А. Полоцкая. «Вишневый сад». Жизнь во времени. — В кн.: «Литературные произведения в движении эпох». М., 1979, стр. 236–239.
…декорацию второго акта, такую ужасную… — Об отношении Чехова к декорациям В. А. Симова см. в кн.: М. Строева. Чехов и Художественный театр, стр. 192–194, а также вышеназванную статью Э. Полоцкой.
…Халютину, которая сменилась Адурской… — Роль Дуняши предназначалась С. В. Халютиной самим Чеховым (см. письмо 4224 в т. 11 Писем). Однако на репетициях и на премьере трактовка ею роли Дуняши не удовлетворила Чехова. А. Л. Вишневский сообщал Чехову 12 марта: «Кстати, в Петербурге будет играть горничную Адурская, т. к. Халютина должна вскорости родить…» (ГБЛ).
…не делающей решительно ничего из того, что у меня написано. — См. письмо 4224 и примечания к нему.
…в Ялте какая-то проезжая дрянь ставит «Вишневый сад». — В Ялту «Вишневый сад» привезла труппа В. К. Дарьяловой из Севастопольского городского театра. Е. П. Карпов вспоминал об этом спектакле: «…на улицах Ялты появились широковещательные афиши. Приезжая из Севастополя, труппа давала в ялтинском театре спектакль. Шел „Вишневый сад“ Чехова. На афишах крупным шрифтом было напечатано, что пьеса будет поставлена по образцу постановки Художественного театра, под наблюдением самого автора <…> Я взял билет и к восьми часам отправился в театр. Прошел час, полтора, спектакля не начинают. Публика ропщет. Какие-то закулисные кумушки распространяют слухи, что ждут автора. В публике — волнение. Около десяти часов, наконец, открыли занавес. Убогие, рваные декорации. Жалкая обстановка. Несколько венских стульев. Рыночный, очевидно взятый напрокат, новенький „платяной“ шкап. В окне — обсыпанная крупно нарезанной бумагой ветка, долженствующая изображать собой вишневый сад. Заурядная обстановка захолустного, провинциального театра.
Вся „постановка по образцу Художественного театра“ выразилась в том, что за сценой помощник режиссера во время хода пьесы не переставая свистал, каркал, куковал, трещал, квакал, пищал, заглушая птичьими и лягушачьими голосами слова актера. Не мог он только, как ни старался, заглушить суфлера, который буквально вылезал из будки, подавая артистам текст пьесы. Суфлер покрывал своим хриплым
