0:1
ЯЩИК
Заблудиться в городе Миляжково Московской области решительно невозможно. Пространство тут образцово евклидово. Три параллельные не пересекающиеся прямые – Новорязанское шоссе на юге, Рязанская железная дорога на севере и равноудаленный от них, но тоже проезжий Октябрьский проспект – служат границей и осью тяжести для плотно наставленных между прямыми домов заборов, труб. Очень легко войти и выйти. Элементарно. Но вот отыскать нужный дом решительно невозможно. Случайного непрошеного визитера с непроясненными намерениями сбивает с толку и совершенно запутывает неожиданная древовидная, кустистая иерархия принадлежности строений промышленного и непромышленного назначения серединному Октябрьскому проспекту. Вправо и влево углубляясь от стрелы центральной магистрали, пришелец имеет редкую возможность выучить буквально весь русский алфавит – корпус «А» и корпус «Д», корпус «Е» и корпус «Ж2», бедняга может топать и топать, расплакаться в тупике у хлебозавода, в полукилометре от станции Фонки упасть в колодец, но так несчастный дом 248, корпус «Т1» и не отыскать. Не любят в городе Миляжково посторонних. Но Боре Катцу повезло. Дом, который он должен был найти, не трепетал листиком Икс-Игрек-Зет на сто сороковом, считая от Белой дачи, сучке Октябрьского проспекта, он же от лишних глаз запрятанный отрезок стратегического Егорьевского шоссе. И в самом деле. Оказывается, кое-какие мелкие сосудики и жилки обычного советского города, привычные и теплые, пока еще не тронула, безвозвратно не съела ползучая саркома главной транспортной стрелы Миляжково МО. Остались в центре, в районе горсовета и, судя по всему, здоровой жизнью пульсировали, существовали одновременно и Комсомольская, и Красноармейcкая, и даже совсем уже родная Б. Катцу улица Кирова.
В городе Южносибирске на улице имени стойкого ленинца в доме номер шестнадцать Борис Катц прожил с мамой Диной Яковлевной всю свою жизнь. В записочке, которая теперь лежала в кармане Бориного пиджака, улица была та же, только номерок в другом десятке. Но человек, который оставил свои координаты волнистым штемпелем на зубастом, как почтовая марка, отрывном листочке из походного блокнота, проблемы в этом никакой не видел:
– Дом очень похож на ваш, Борис, сразу узнаете. С излишествами... – сказал он и, уже на ходу рукой изобразив красоты сталинского барокко, исчез за раздвижными танковыми дверями кубического, строго функционального тамбура подмосковной электрички.
Вот какие встречи с приятным продолжением случались в общественном транспорте в песочком, мелкою пылью вычищенном апреле тысяча девятьсот восемьдесят третьего года. Что удивительно, поскольку неожиданные встречи в общественных местах того периода всеобщей мобилизации компетентных органов на борьбу с отдельными недостатками чаще всего имели характер крайне неприятный, а продолжение и вовсе унижающее человеческое и профессиональное достоинство столкнувшихся.
В ИПУ Б. Б. первым громко попался начальник вычислительного центра Иван Ильич Студенич. В четверг семнадцатого после обеда он, как обычно, расписался в журнале местных командировок справа от собственноручно вставленного в обязательную графу «Куда» – «Быково. ВЦ Мин углепрома» и сразу покатил. Но, словно перепутав левостороннюю Рязанку с правосторонней Ленинградкой, не в, а из. Вместо пгт Быково с его стреловидными самолетами Иван Ильич доехал до платформы «Новая» пусть со столичными, но скрытыми, ни глаз и ни слух не радующими, должно быть, тупоугольными авиамоторами. Впрочем, от платформы с безликим нарицательным названием И. И. Студенич поднялся к баням с названием ярким и даже вызывающе, просто назойливо личным, Дангауэровским. А единственным оправданием его послеполуденных грамма ти ко-тригонометрических маневров со сменой сторон света и способов передвижения могла считаться лишь только встреча со всем системно-административным активом ГВЦ МУП СССР в отдельном кабинете этих самых бань, названных на самом деле, как и железнодорожная платформа, без особой выдумки. Просто раньше. Подобно всему этому восточному заштату г. Москвы всего лишь по имени дореволюционного владельца и основателя близлежащего завода «Компрессор». А. К. Дангауэр и В. В. Кайзер. Но летучая проверка, новость, мокрая сенсация этой первой постбрежневской зимы, внепланово накрывшая заведение в районе трех часов дня, отказалась признать за совещанием в отдельном кабинете Дангауэровских бань производственный характер ввиду отсутствия на совещавшихся исподнего. Простыни не в счет. Они даже умножились за счет почтовых голубей административных протоколов.
Результатом работы людей в штатском стала давно назревшая ротация руководящего состава на главном ВЦ Минуглепрома в пгт Быково Раменского района. Но через внутриобластную границу в Миляжковский волна не пошла. Иван Ильич Студенич остался на своем месте. Лишь схлопотал сначала соплей на китель строгача по партийной линии, а потом и на галстук сальное пятно неполного соответствия за прогул. Начальника ВЦ ИПУ им. Б. Б. Подпрыгина спасли принципы. Безалкогольный напиток «Байкал» того же Останкинского завода, что расфасовал в неотличимые на вид зелененькие чебурашки и пиво «Жигулевское». То самое, фатальным ставшее для прочих участников еженедельной банной сходки. Отсутствие на рабочем месте это одно, а пьянство в час трудового будня – статья оргвыводами строже.
Завидная, образцовая трезвость не только оставила И. И. Студенича при должности, но и необыкновенно смягчила его суровую натуру и даже в известном ангельском смысле облагородила характер. Допсмены в марте восемьдесят третьего получались с полпинка, чему несказанно радовался вечно голодный Роман Романович Подцепа.
Радость к вечно обиженному и обойденному Борису Аркадьевичу Катцу пришла лишь с новым этапом развития всесоюзной кампании по укреплению трудовой и производственной дисциплины. Когда, кроме глупых командированных из Краснодара и Ростова, уже никто не попадался в рабочие часы в ботиночном отделе ГУМа и вся страна, вооружившись знаниями и инструментом, взялась и добросовестно впряглась, пробило время проверки не мест скопления граждан в служебные часы, а мест рассредоточения.
И вновь в четверг, но уже двадцать четвертого марта, оторванные от текущих дел экстренными телефонными звонками, двое сразу, секретарь парткома и профкома ИПУ Б. Б. им. Подпрыгина, встречали в большом с колониальной колоннадой холле у парадных дверей группу глазастых товарищей в неброских, но сшитых по хорошему лекалу серых костюмах. Тут-то и выяснилась цена пассивного участия в общественной жизни института Отделения электромеханики. Срываясь по звонку из своих рабочих кабинетов, и сек. парткома Сергей Петрович Покабатько, и его профсоюзный визави Арон Миронович Шляпентох успели каждый предупредить свои подразделения, соответственно Добычи открытым способом и Методов разрушения. А вот электромеханикам, обособившимся у себя в левом крыле главного корпуса, чуравшимся общественной нагрузки и профсоюзных поручений, никто не постучал. Вот и удивляйся после этого, что в светлой и вместительной лаборатории испытаний шахтного электропривода был в тот кисельный мартовский денек внезапно и самым безжалостным образом прерван азартнейший двадцать второй тур отделенческого чемпионта по домино сезона 82 – 83. Прерван, чтобы уже никогда не завершиться. Даже принципиальнейшая, самым решающим образом влияющая на распределение двух первых мест партия к. т. н. зав. лаб. Вайс (партнер м. н. с. Доронин) против д. т. н. зав. отделением Воропаева (партнер к. т. н., с. н. с. Фрипповский) – и та была прервана без права возобновления. Кости изъяты, очки подсчитаны, но, главное, зафиксировано время. Четырнадцать сорок пять. Час с очень приличным лишним после завершения обеда, регламентного окна приема пищи.
– Как же вы так в лужу пернули? – брезгливо интересовались в райкоме у С. П. Покабатько. – Все с высшим образованием – и вдруг в домино! Ну еще бы шахматы... Или там преферанс... Вот на ковровом заводе простых рабочих взяли за шубой с клином... Интеллигентная игра, между прочим, описана в художественной литературе. А вы в козла. Стук, мне докладывали, аж в коридоре слышен был. И еще учеными называетесь! Позор!
Лицо товарища Покабатько от этих слов делалось мертвенно-бледным и начинало походить на ту часть тела, которую не подставляют солнцу. Какая метаморфоза происходила в той же высшей степени недоступных обдуву и охлаждению мозгах Сергея Петровича, сказать совсем уж невозможно, но только, вернувшись в институт после промывки, он что-то попросту несусветное бормотал в узком кругу членов парт-комитета.
– Это не то. Не то. Я думаю, все эти строгости – начало изменения режима, о котором уже пятый год
