куда... я не знаю, куда-нибудь, где другие елки, где они живые... куда-нибудь за город, в Павловск, в парк... хорошо, в парк так в парк... пуркуа парк... С двумя «тиньковыми», в продрогшей электричке, давай сюда... смотри, сиденья греются через одно, наклонись, видишь, садиться надо там, где печка... а ну-ка двигайся, а то расселся, это кто тут расселся... вот тебе, получай... сама получай... ой, ничего не греет, мне холодно... ну тогда я буду греть... ты что, с ума сошел, отпусти... не хочешь как хочешь, мерзни, мерзни, волчий хвост... это кто тут волчий... твой, ты ведь волчонок, а ты... а ты... а ты тогда тощий очкастый кот!
А потом, когда, дернувшись, тронулись и коробейники понесли по вагону свой товар почему-то исключительно японской ориентации, где-то между пальчиковыми японскими батарейками (срок годности до две тыщи восьмого) и пластырем телесного света производства японской фирмы «Дербант» (на подушечке не зеленка, а настоящий антисептик) материализовался железнодорожный Шаляпин с недурным басом и настоящим оперным вибрато, под болоньевой курткой засалившийся фрак, горло профессионально укутано шарфом, который в прошлом веке наверняка был белым. Он начал так, что окна зазвенели.
Вагон стал оглядываться, а бабулька напротив даже привстала, забыв прикрыть рот.
— Слушай, а что такое яр?
— Яр? Яр... Кажется, что-то связанное с лесом... ну там Бабий Яр... Красный...
— И зачем это он так спешит в лес? Что ему, больше шампанского негде выпить?
— Ну, не знаю... наверное, как и ты, по елкам соскучился.
Песня закончилась, и железнодорожный Шаляпин пошел про проходу, раскланиваясь и благодаря. Вагон дружно зазвенел мелочью. Кто-то даже крикнул «браво». Похоже, у японских коробейников появился серьезный конкурент.
— Сильный голос, что и говорить, — сказала Лупетта и красноречиво посмотрела на меня. Пришлось лезть в карман за кошельком. Когда пригородный бас поравнялся с нами, я вложил в его широкую ладонь скромный гонорар и попросил напомнить, что такое яр.
— «Яръ»? Ну как же, милостивый государь! Вам разве не доводилось бывать в этом знаменитейшем московском ресторане на Кузнецком мосту? Бесконечно душевное место, где еще недавно всего за сотню целковых дозволялось разбить венецианское зеркало бутылью шамп... — Солист на полуслове запнулся, взглянув на Лупетту.
Если бы я передал более значительную сумму, можно было подумать, что железнодорожный Шаляпин решил изобразить на бис мизансцену из шестой картины «Евгения Онегина». Но вместо вступления к арии он приложил обе руки к груди и обратился к Лупетте.
— Мадмуазель, — громогласно возвестил он. — Мадмуазель! Вас ждут Париж и модные салоны!
Вот так неожиданно и узнаешь, что твоя любимая, оказывается, умеет краснеть.
— Нет, не показывала, — ответил я и отвернулся к окну.
Хорошо, что моя кровать у окна. Особенно сейчас, когда дождик. Не ливень, а именно такой, хлипкий. Как и в первый день встречи с Рудольфовной. Когда я не разглядывал бумажки под стеклом. Не падал в обморок. И не закатывал истерик. Не потому что сильный. А потому, что
Она, конечно, молодец. Настроила меня как надо. Я нисколько не обиделся, что она на «ты» перешла, когда увидела анализы. Словно признала меня
— Как давно ты заметил первую опухоль на шее?
— Не помню точно... Больше полугода прошло. Месяцев восемь—девять назад, наверное.
— И все это время ты никак не лечился? Тебя не интересовало, с чего это вдруг на шее такое выросло?!
— Нет, интересовало, конечно... Но я не думал, что это... Так, какая-то небольшая припухлость. Я сперва решил — продуло. Дело в том, что сначала болела не шея, а опухоли... опухоли на лице. Они появились почти сразу после... Это были не прыщи, а как... такие плотные горошины, которые словно засунули под кожу. Сначала на носу, а потом нос, щека... И все с правой стороны. Я к врачу не сразу пошел, думал, выдавлю, когда созреют... Но потом понял, что дело серьезное, пошел в поликлинику. Участковый сказал, что фурункулез, и прописал антибиотики. Но ничего не помогало, они только выросли и стали еще сильнее болеть. Да и выглядело это... на людях было страшно показаться... Пришлось ехать к хирургу. Он поставил диагноз «множественные атеромы» и сказал, что единственный способ лечения — хирургический.
— Так это у тебя из-за них столько шрамов на лице?
— Да, резали несколько раз под местным наркозом. Резали и зашивали. Только вырежут, сразу новые лезут, на том же месте, иногда не успевали дренаж снять, не то что зашить. Хирург сказал, что первый раз такое видит. Я мог добавить, что тоже.
— Их посылали на гистологию? У тебя есть результаты?
— Только после третьей операции послали. Сказали, что ничего криминального не нашли. Поставили новый диагноз: нарушение липидного обмена. Мне, правда, результаты не отдали.
— Очень плохо, что не отдали. И что ты стал делать потом?
— Хирург предположил, что у меня проблемы с зубами на нижней челюсти. Сказал, что из-за них лимфоузлы тоже могут вылезти, и послал к зубному. И еще направил к лору. Я был и там, и там. Зубной врач сделал рентген, сказал, что все путем, однако нижнюю «восьмерку» справа посоветовал на всякий случай удалить, дескать, там может быть скрытая инфекция. Зуб вырвали, но инфекцию не нашли.
— А что отоларинголог?
— Он расспросил о моем хроническом тонзиллите и предложил сделать анализ на иммунный ответ миндалин. Сказал, что миндалины как-то там связаны с лимфоузлами, и если они не работают, узлы тоже могут набухать. Я сдал анализ, миндалины, конечно, оказались плохие, и меня записали на платную операцию по их удалению.
— Удалили?
