Обыкновенно по углам крыш приделывают желобки, по которым и стекает на землю дождевая вода. Если подставить кадку — в кадку, а то и просто на камни, которыми обычно выкладывается место под капелью: и не размывается земля, не выбивается ямой, и кадка, в случае чего, стоит ровно, устойчиво.
Петр Потапович Кузьменко перехитрил жившие до него поколения сельчан. К углам крыши он приспособил длинные оцинкованные желоба, концы которых отвел в приготовленный резервуар. Теперь каждая дождевая капля упавшая на крышу, стекала в бетонное вместилище. А так как в нем было темно и прохладно, то вода могла держаться долго и расходоваться по надобности. Пить не пили застоявшуюся да и невкусную саму по себе пустоватую капельную воду, но на поливку, на стирку, мыться, на любые домашние нужды вполне годилось.
В том году пусто и сухо было в резервуаре. Снимешь деревянную крышку, и пахнет в лицо не влагой, не водой, а просто каменным холодом.
Весь апрель простоял сухой и на редкость жаркий. Ну апрель — ладно. Земля еще помнит прохладу снега, весенние воды, хоть их немного было после малоснежной зимы. Но в мае дожди нужны. «Май холодный — год хлебородный». А холодный, значит, и влажный. Старинная поговорка насчет хлебородного года. А то есть и более современная. Запомнил я ее приблизительно, а вторую часть совсем не запомнил, но по смыслу все равно будет похоже. В зонах орошаемого земледелия иногда говорят мужички: «Нам два дождичка по маю, и все каналы — ю-ю-ю».
В этом рассказе как раз речь идет о местах с орошаемым земледелием.
Так вот, не было «по маю» ни одного дождя, и пустовал у Кузьменки хитроумный резервуар, и приспосабливал он шланг для полива огорода колодезной водой. В это время у него и повернулся в бедре стальной германский осколочек.
Однако Потапыч не прекратил приготовительных работ, девять дней еще ждать дождя, а огород, он не терпит. Но все же отраднее сделалось на душе. Вот ведь казус! Неприятность, болезнь, осколок спать несколько ночей не даст, хромать придется, а все равно в радость, потому что дождь в конце мая… Это только тот, кто около земли живет, а если точнее сказать, только тот, кто землей живет, да не формально, по сводкам, а кто душой к ней прикипел, только тот знает, что такое дождь в конце мая, если за всю весну не выпало ни капли небесной и пыль на полевых дорогах лежит, как горячий пух, выше щиколотки.
Покажется странным, но по замкнутости ли своего характера, не любя ли хвастаться, но только никому в селе Петр Потапович Кузьменко про свой удивительный барометр не рассказывал. Может, и говорил кому, но в разговоре, походя, не доводя как следует до сознания, что у него в ноге не просто осколок, а точнейший синоптический механизм. Мало ли кто скажет в деревне: «Что-то поясница побаливает, не к дождю ли?» Обычная деревенская фраза.
Так что встречу в тот день Петра Потаповича Кузьменки и председателя колхоза имени Буденного Егора Васильевича Сывороткина можно считать вполне случайной. Кузьменко пришел в контору за справкой (надо было съездить ему на базар), а в конторе в обеденную пору никого, кроме председателя, не оказалось. Не рассчитал немного Кузьменко, не то запамятовал, думал, что у них с часу перерыв, а оказалось — с двенадцати.
Егор Васильевич был свой же, сельский, что большая редкость теперь, когда председателей присылают со стороны, вернее сверху.
Мужики, то есть Кузьменко и председатель, когда-то и мальчишками бегали вместе, ловили раков, рыбу, лазили на чужие бахчи (хотя своих арбузов — девать некуда) и воевали, можно сказать, вместе, то есть в одно время, хотя и в разных местах.
Закурили по сигаретке (отошло время самокруток и козьих ножек), слово за слово, разговорились. Да и хорошо было сидеть в прохладном помещении, когда на улице пересохший и пыльный зной.
— Сухо, — сказал один.
— Великая сушь, — подтвердил другой. — На днях поливать будем. Звонили из управления, сказали, чтобы готовились принять воду. В этом году не обидно. Надо поливать! А вот прошлый год уж ругался, ругался я с ними. Земля еще влагу держала… помнишь, наверно, весь май дождички перепадали, а они настаивают — поливать. Конечно, им свой план выполнять надо, им деньги тоже нужны. Один только наш колхоз взять — земли обширные. Двукратная поливка стоит шестьсот тысяч рублей. Шутка ли! А поливка должна быть двукратной. Я и так и сяк от них отбивался — нельзя! Поливай, и баста! Так и пришлось поливать по естественной влаге…
(Должен оговориться, что в районах орошаемого земледелия я бывал в разных местах и несколько раз, но давно, в начале пятидесятых годов. Вероятно, сейчас изменилась вся эта система, но тогда организация, выполнявшая работы по сооружению водохранилища, канала и всей оросительной системы, выступала в роли фирмы, отпускающей колхозам воду за деньги. Впрочем, по безналичному расчету, конечно. Во всяком случае, цифра «шестьсот тысяч» — в старых деньгах — сохранилась в моей записной книжке тех лет. Но вот как называлась организация, которая строила тогда водохранилища и каналы, и кто ею руководил — я почему-то не записал. Ну, да читатель, если захочет, может навести справки и все узнать. Для моего рассказа о цене дождя это неважно.)
Кузьменко уставился на председателя, можно было бы сказать — вытаращил глаза.
— Неужели такие деньжищи придется отваливать?
— Придется. Хозяева воды шутить не любят. Но в этом году, говорю, не обидно. В ножки еще поклонишься, любые деньги отдашь, только дай воды, ороси!
В глазах у Кузьменки произошла какая-то перемена. На мгновение они оказались сосредоточенными, словно посмотрели внутрь себя, а потом сверкнул в них озорной и живой огонек.
— Когда, говоришь, поливка?
— «Парижская коммуна» уже поливает. За ними «Маяк» начнет, а потом и мы.
— Слышь-ка… что я тебе скажу, Егор Васильевич, не бери ты эту воду, не поливай — такие деньжищи отдавать!
— Как это не бери! Ты что, во вредители меня записать хочешь? Ты знаешь, как мне шею намылят?
— Не намылят.
— Как так?
— А то, что через семь дней дождь пойдет. В четверг на той недели — жди. И получится, что ты их всех обхитрил. И земля полита, и денежки целы. Да и разве они польют, как дождь? Дожжик, он равномерно польет, каждый комочек напитает, каждый корешок омоет. А они — что? Течет вода по бороздкам, а между бороздками сухо.
— Почва пропитывается, иначе какой бы смысл…
— Смысл, может, и есть, я ничего не говорю. Но ты все ж таки на этот раз воду не бери. Верное слово: со среды на четверг ха-ароший дождь будет.
— Тоже мне, бюро прогнозов. Тебя послушаться — и в тюрьму сесть недолго.
— Не бойся, верное слово тебе говорю. Вот послушай-ка…
И Потапыч рассказал председателю про свой предсказывающий погоду осколок.
Возникает вопрос — почему так легко поверил председатель в научно не обоснованное предсказание Потапыча, равно как и вопрос, почему он, когда речь шла о судьбе целого колхозного урожая, действовал, исходя не из требований вышестоящих инстанций, вплоть до области и до управления (назовем так орган, ведающий каналом и оросительной системой), а из безответственных и безграмотных предположений, что в четверг на той неделе обязательно пойдет дождь?
Егор Васильевич Сывороткин считался хорошим и серьезным председателем, практиком, трезвым, рассудительным, без вывертов, без уловок, без ухищрений, когда требуются сводки и цифры в сводках, а цифр фактически еще нет. Одним словом, начальство всегда могло на него вполне положиться.
Ну ладно еще — расчеты, ну ладно еще — объективная реальность. Бывали случаи, когда заставляли сеять, а председатель видит, что земля не готова. Много бывало разных случаев, когда говорили одно, а делать надо было другое. Но ведь там очевидно, что земля не готова, можно взять ее в руки и пощупать. А здесь? Нет в руках никаких обоснований отказываться от полива полей, если только не тронулся человек от перегрузки… Но Сывороткин уперся.
Логически поведение Сывороткина объяснить трудно. Озорной эксперимент? Но дорого он мог
