— Сразу после полудня. То есть из Москвы вылетел утром. Смотрю — ба! — знакомая морда. Идет весь такой в светлом, с легкой сумочкой кожаной, очки темные. Прямо иностранец.
— Узнали вы его, несмотря на очки, — уважительно заметил Ивакин.
— Я его, гада, и в маске узнаю, по одной походке. У брата до сих пор челюсть болит. Молодой человек, а зубы вставные.
— Сколько ему лет, кстати? Вашему брату?
— Двадцать девять. С пятнадцати лет без зубов живет. И ссора-то пустяковая была.
— Вы поговорили с Олейниковым?
— Да. Я к нему сразу подошел.
— Он вас тоже узнал?
— Сделал вид, что не узнает, обойти хотел… В общем, недоволен он был, что меня встретил. Это-то мне и не понравилось.
— Почему?
— А потому, что не отдыхающим, не туристом он сюда приехал, понимаете? Не родным могилкам поклониться. Приехал он по своим мерзким делам. А вот что за дела — большой вопрос. Я за этого Олейникова ни в чем не поручусь! Спросят меня — Андрей Петрович, дорогой, может, приехал твой старый знакомый к браткам с инспекцией? Скажу — вполне возможно. А может, он здесь прихлопнуть кого хочет? И это, скажу, запросто. А не помогает ли Слава Олейников чеченским террористам гексаген через блокпосты провозить? О господи, скажу, да ему это раз плюнуть! Он за деньги все что хочешь сделает.
— А вы бы прямо спросили у него: зачем приехал?
— Я и спросил. На откровенность не рассчитывал, но поинтересоваться был обязан. Он ответил: «По бизнесу прилетел». Хотел я спросить: «Что за бизнес? Не торговля ли заложниками?», но не стал связываться. Он вообще-то из себя культурного строил. Намекал, что все в прошлом, что теперь он добропорядочный член общества. Я же говорю: сумочка, костюм такой — весь мятый. Все москвичи в таких ходят.
— Льняной.
— Наверное. Дорого он выглядел. Но морда его осталась прежней. Бандитской.
— Какого он роста, Андрей Петрович?
— Среднего. Меньше, чем я.
— Он худой?
— Да.
— Значит, выглядит моложе своих лет?
— Черт его знает. Я его объективно воспринимать не могу.
— Это я уже понял, — сказал Ивакин. — Больше вы его не видели?
— Нет, на следующий день я не работал. Когда мы списки с вашим парнем проверяли, я увидел, что Вячеслав Олейников улетел дневным рейсом четвертого июля. Вот и все.
— Как вы думаете, куда он приезжал на самом деле? В Сочи, в Лазурное?
Снова заговорила дикторша в зале. Ивакин посмотрел на часы: судя по всему, шла посадка на его рейс.
— Этого не знаю, — вздохнул Андрей Петрович. — Но я поинтересовался у своих ребят: не появлялся ли этот гад в Лазурном. Знаете, даже мысль такая была грешная, прижать его в темном углу и зубы посчитать. Ну и потом мне было интересно, не замутил ли он, действительно, какого-нибудь бизнеса в Лазурном. Если бы замутил, клянусь вам, не пошел бы у него этот бизнес!
— И что же выяснилось?
— Его никто в Лазурном не видел. Не видели и в Сочи, и в Геленджике. Не знаю, зачем он на один день прилетал. Впрочем, если у него в Сочи дела были, то мы могли и пропустить: все-таки город большой, дел там много делается. Но вот в Лазурном ни с кем он не встречался, это точно. По крайней мере, по бизнесу. Там бизнесов-то… раз два и обчелся.
— Ну, что ж, — сказал Ивакин. — Спасибо вам большое.
— Помог хоть чем-нибудь?
— Не знаю, — честно ответил Ивакин. — До свидания.
На посадку он чуть не опоздал. Его вещи уже собирались выгружать. Пришлось упрашивать, размахивать удостоверением и выкрикивать: «Семенов! Сергей Павлович!» Что помогло — неизвестно, но его пропустили в душный самолет, и он еще долго пыхтел, прикладывал руку к сердцу, довольно поглядывал по сторонам, призывая соседей в свидетели своей удачи. Потом он переписывал в тетрадку все, что узнал от мстительного Андрея Петровича, потом думал о Марине Леонидовой и ее брате. И только потом, когда внизу показались огни огромного, невероятно огромного, на весь иллюминатор полыхавшего города, он вспомнил, что очень боится летать на самолете.
…После ужина («Ты как из голодного края!» — сказала дочь.) Ивакин, наконец, добрался до телефона. Прохоров был дома.
— Приехал? — радостно крикнул он. — А я сейчас футбол смотрел! Ну какие наши козлы! По-моему, опять голос сорвал — так матерился. А ты как? Загорел? Как погода была?
— Так себе. Мне жена сказала, что ты искал меня.
— Да не я, Владимир Александрович, знакомый мой тебя ищет. Видишь — как хвост прижало, сразу объявился. Я ему говорю: «Что же ты, Миша, раньше с ним не встретился?» А он: «Забот с похоронами было много». А теперь-то, видишь, под подпиской он, Владимир Александрович. Я думаю, его арестуют. Он это сделал, больше некому.
— А мотив?
— Ты знаешь, сколько у нее добра? Квартира в министерском доме площадью сто двадцать метров — раз. Тысяч сто пятьдесят, не меньше, такая квартира стоит. Дача под Звенигородом на сорока сотках в министерском поселке — два.
— Развалюха? — вспомнил Ивакин.
— Развалюха?! — засмеялся Прохоров. — В министерском поселке? Я тебе говорю: сорок соток земли, а там сотка за пять тысяч долларов улетает! — Ивакин недоверчиво хмыкнул. — Да, Владимир Александрович! Все коммуникации, деревья на участке, соседи такие, что закачаешься. Умножь пять на сорок! А ведь там и дом имеется. И дом, Володя, не развалюха. Не новый, конечно, но большой, двухэтажный. Говорят даже, какого-то известного архитектора проект. Почти памятник культуры. Вот и давай считать. Земля плюс дом, плохой куш, что ли? Полмиллиона долларов! А он в коммуналке ютится с матерью парализованной.
Озвереешь тут. Мне, знаешь, что не понравилось? — Прохоров на том конце линии, видимо, отхлебнул пива. — История эта его, со статьями. Как в иностранном детективе. Я думаю, он заранее легенду такую создавал, что, мол, не все в этом убийстве просто, что есть, мол, какие-то такие факты, которые намекают на другую версию. Газета-то политическая! Говорят, игры они там свои играют. Вот он нам политическую версию и решил подбросить! Чего она там знать-то могла? Работала без году неделя. Нет, на самом деле, чего мудрить? Ищи кому выгодно! Он, по-моему, сам понял, что перегнул палку — о той истории и не вспоминает больше.
— Надо же, — сказал Ивакин. — А мне говорил: дом — развалюха. Одно название, а не дача.
— Ну, что не дача — это точно. Усадьба! Так будет правильнее назвать.
— И говорил, что сестра нищая. Какая ж она нищая? М-да… Там и бриллианты могли быть. Ничего о бриллиантах не известно?
— О бриллиантах? Да нет. Ценностей движимых там и правда не было, все в таком виде: квартира, дом. А почему ты о бриллиантах заговорил?
— Перед ее смертью исчезла некая цепочка с кулоном, который Леонидова выдавала за бриллиант. Потом она нашлась. В аэропорту. Оказалась дешевой вещичкой, хотя и довоенной. Странно немного. Мы думали, может, из-за нее Леонидову убили, а нам уже подделку подбросили для отвода глаз.
— Можно и в этом направлении поискать.
— Да брат-то — единственный наследник? Завещания не было?
— Вроде нет. Она ведь молодая женщина, умирать не собиралась.
— Брат прилетал к ней в Лазурное, а потом скрыл это от следствия, знаешь?
