вглядываясь, а затем подошел к продавцу, старику в гимнастерке, и, стесняясь, достал два рубля.
Вторую газету Ивакин украл. Вырвал из подшивки в библиотеке. Выпускать из рук то исчезавшую, то появлявшуюся статью он больше не хотел. Пришлось тихонько вытаскивать страницы, оглядываясь по сторонам, старясь не шуршать бумагой, пришлось также складывать газету под столом и самому ложиться на стол грудью, чтобы спрятать ее в карман. «Старик-разбойник — вот кто я! — сердито думал Ивакин. — Как только мои клиенты умудряются воровать, грабить, убегать, прятаться! Что за нервы надо иметь!» Он всю жизнь проработал с такими людьми, но тайны их так и не разгадал. Лишь пришел к выводу, что они по-другому устроены. Может, нервов у них и нет!
Владимир Александрович достал из кармана обе газеты и вначале внимательно перечитал первую, экстремистскую. «Неужели правда?» — подумал он. Впрочем, проверить изложенные в ней факты было нетрудно. Ивакин взглядом показал дочери на телефон. Она закивала.
— Ладно, вечером додиктую! Отцу позвонить нужно. У нас немного осталось — конец восемнадцатого века. Это Валентин Зорин и его «Международная панорама».
Но на этот раз у нее не прошло.
— Не ври! — ехидно сказала однокурсница. — Зорин — это не восемнадцатый век. Зорин — друг моего папы.
Ивакин дозвонился только через пятнадцать минут — телефон все время был занят. Зато нужный ему человек оказался на месте. Владимиру Александровичу нравилось разговаривать с этим молодым парнем: он всегда был по-западному любезен. И хотя Ивакин не сомневался, что за этой любезностью ничего не стоит, но он все-таки был сторонником теории, что лучше неискренняя вежливость, чем искреннее хамство.
— Добрый день, Владимир Александрович! — сказал собеседник. — Очень рад вас слышать. Как отдохнули?
— Спасибо, хорошо, Сережа. А как у вас?
— Все нормально. Но с вами было лучше.
— Ох, Сережа! Приятно с тобой разговаривать! Знаю, что врешь, а приятно!
— Я говорю правду. Почему вы не верите, что людям, проработавшим с вами много лет, вас не хватает?
«Действительно», — подумал Ивакин.
— Сережа, ты мне не подскажешь кое-что?
— Если смогу, подскажу.
— Ты ведешь дело об убийстве директора рынка. А я сегодня прочитал в одной газете, что там открылись совершенно новые обстоятельства, которые вроде все переворачивают. Но газета не из тех, которым верят. Вот я и хочу…
— Нет, все правильно, — перебил его Сережа. — Ваша газета не врет.
— Но как же? — растерянно произнес Ивакин. — Как же так можно?
— Что — можно? — в ровном голосе Сережи появилось небольшое раздражение. — Труп был обгоревший. Первая версия основывалась на счетах — действительно, до сих пор не понятно, как они к нему попали. Довольно быстро мы выяснили правду. Это нормально, не так ли?
— Да я не об этом! Просто, и в газетах, и на телевидении говорят о том, что… — Ивакин от злости даже не смог правильно сформулировать свою мысль. — А новые данные печатают только в полуподпольном листке и то потому, что это был кандидат от коммунистов! Ну как так можно?
— Владимир Александрович, вы меня об этом спрашиваете?
— Извини, Сережа, — пробормотал Ивакин.
Но тот завелся, насколько этот парень вообще мог завестись:
— Если хотите, то я вообще против того, чтобы такая информация появлялась в газетах. Хоть в правых, хоть в левых. Это всем мешает. Но на журналистов я не в претензии: ими манипулируют, так же как и нами, впрочем. Там ведь все белыми нитками шито. Я сразу, еще в тоннеле, на осмотре места происшествия, почувствовал такое давление, что понял: надо залепить уши воском, надо заняться йогой, чтобы ни на кого не обращать внимания и тихонько делать свое дело. Я и делаю. Все, что от меня зависит, делаю. А эти: левые, правые, центровые — они ведь еще и переходят с места на место, за ними не уследишь.
— Извини, Сережа, что наехал, — устыдился Ивакин. — Я просто эмоции выплеснул.
Он встал, держа в руках обе газеты, и отправился в комнату к дочери. Та сидела за письменным столом.
— Кыш! — сказал Ивакин.
Лена даже задохнулась от возмущения.
— Ты что это меня гоняешь по квартире?!
— Иди, Лена, — Ивакин рассеянно шлепнул ее по спине и сквозь свою задумчивость удивился: спина была большой, женской. С дочерью уже давно следовало церемониться, но Ивакин об этом всегда забывал, и, может, поэтому отношения в их семье были такими приятными и простыми.
— Вынуждаешь идти на улицу! — предупредила дочь, щелкнув косметичкой. Она достала блеск для губ и наклонилась к зеркалу. — Буду поздно!
— Я тебе дам — поздно! — машинально пробурчал Ивакин, раскладывая на столе газеты, чистый лист бумаги, ручку. Не хватало только шума Петровки за окном, а так все было готово к работе.
«Что ж, — подумал он, убирая „Рванем!“ в ящик стола, чтобы не мешала. — Видимо, историю с убийством директора рынка теперь можно отложить в сторону. Ничего особенного в ней нет. Точнее нет ничего особенного в том, как было преподнесено это убийство в газете „Без цензуры“. Я всегда подозревал, что именно такими штуками большинство газет и промышляет». Время, потраченное на статью, не пропало впустую: подобно тому как убийство помогло генералу КГБ стать депутатом, статья об этом убийстве помогла Ивакину понять, зачем Марина Леонидова звонила своему брату во второй раз. Он, Ивакин, тоже позвонил бы. Ему, как и убитой Марине, стала ясна и позиция газеты, и возможные причины ее могущества. «Ей стало казаться, что информация, которую она использует для написания статьи, пришла не из милиции. — Ивакин начертил пару стрелочек на листе. — Все-таки Леонидова была не новичком в этом деле. Эта информация была тенденциозной и местами даже лживой. Другой вопрос: способно ли это сейчас кого-нибудь удивить? Удивило ли это ее саму? Ведь она никак не выразила своего отношения к тому, о чем догадалась. Не уволилась, например, не пожаловалась брату. Она продолжала писать свои статьи еще, как минимум, месяц. Ну да, еще раз позвонила, проверила, поняла, что выполняет определенный заказ. Но причины ее звонков брату могли быть весьма безобидными. Ею могло двигать обычное любопытство. Или тщеславное желание подтвердить собственную проницательность».
Итак, она звонила брату, чтобы проверить свою догадку. «Самая обычная просьба», — сказал ее брат, и ему, пять лет проработавшему в пресс-службе, виднее. И вообще все пока логично. Но только до следующего, главного шага — предсказанного убийства.
Газета «Без цензуры» манипулирует общественным мнением, выполняет заказ (чей заказ, он, Ивакин, даже вникать не желает), но причем здесь убитая девушка, непонятно. Ведь если Миша месяц назад сказал Прохорову правду, то что же означала странная история, о которой он проболтался, а потом пожалел, что проболтался…
«Вы копали? — спросил его Ивакин. — Или эта история вас не волновала?» И Миша должен был ответить: «Копал, Владимир Александрович, и теперь не хочу, чтобы копали вы». Но чтобы не признаваться в этом, он говорит: «Не волновала».
«Врешь! — сказал Ивакин голубю за окном. — Нет такого человека, которого бы не заинтересовала подобная история. История о том, как одной журналистке прислали материалы об убийстве. Прислали в среду, само убийство произошло в четверг, а труп нашли в пятницу!»
Итак, что же означал факт, рассказанный братом убитой журналистки, что он означал, если изложить его обычными и простыми словами? А означал он следующее: некто собирался убить некую девушку и накануне убийства сообщил об этом в газету. Бред? Бред. Он что — пугал кого-то? Предупреждал? Нет. Ведь это материалы об убийстве пришли заранее, а сама статья появилась, как это и следует, только через два дня.
Ивакин положил статью перед собой и впервые начал не просматривать, а читать ее.
