— Обещаю! О нем не скажу ни слова!
— Какие у вас вопросы?
— Меня вообще не интересует ничего раньше того понедельника, когда Марина вам позвонила из Лазурного.
— Какие у вас вопросы?!
— Вы когда билет взяли?
— Это есть в деле.
— Когда?
— Тогда же, в понедельник. Поехал во Внуково и взял.
— На девятнадцать тридцать вторника, правильно?
— Это есть в деле.
— Да-да, конечно. Итак, билеты на девятнадцать тридцать. В аэропорту надо быть в семнадцать часов, вас подвез частник. Вы поймали его в шестнадцать тридцать. Все записано и проверено… Поймали на Юго-Западе, недалеко от дома. Да и фирма ваша там же находится. Это удобно: работать рядом с домом. Вы до которого часа обычно работаете?
— До пяти.
— Зачем вы отпросились на весь день?
— В каком смысле?
— У вас новая работа. Надо проявить себя, продемонстрировать свой энтузиазм, трудолюбие, вы вполне могли просидеть почти до конца рабочего дня… Вы берете билет на вечер, хотя был и утренний, и дневной рейсы, но утром в полдевятого приходите к начальству и отпрашиваетесь на весь день. Зачем вам понадобился этот день, Миша?
— Глупости какие! О чем вы говорите?! Мне надо было собраться.
— Собраться? — отец немного деланно рассмеялся. — Вечером этого сделать нельзя было? И потом, сколько вещей надо собрать для однодневной поездки? Сколько времени могут занять такие сборы? Где вы были всю первую половину дня? Ну, Миша, что особенного в этом вопросе?
— Да не хочу я на дурацкие вопросы отвечать!
— Странно. Совершенно это не дурацкий вопрос, — ласково сказал отец. — Так все-таки, где вы были-то? К девушке заезжали? По городу гуляли? Может, спали? Отсыпались, да и все тут!
— И спал, — хамовато сказал невидимый Миша. — И гулял. И к девушке заезжал.
— К какой?
— Сейчас! Девушек моих впутывать не надо, ладно?
— Идет следствие.
— Частное!
— Пусть частное. И это следствие интересуется, что вы делали во вторник, с восьми тридцати и до шестнадцати тридцати, когда вы остановили машину, чтобы ехать в аэропорт. Кто вас видел в течение этих восьми часов?
— А что произошло за эти восемь часов? Кого-то убили, зарезали, ограбили?
— Хорошо, — произнес отец спокойно, и Лена даже почти увидела, как он призывает собеседника успокоиться — выставляет вперед руки на этих словах. — Мой второй вопрос: что сказала вам Марина по телефону в понедельник?
— Я тысячу раз отвечал на этот вопрос.
— Здесь записано. Но есть некоторые странности.
— Которые только вы считаете странностями.
— Не будем отвлекаться. Она вас пригласила?
— Да, она меня пригласила!
— Но адрес не дала?
— А вот адрес не дала! Какой вы наблюдательный! И меня теперь за это расстреляют, предварительно колесовав.
— Но телефон хозяйки при этом узнать не забыла.
— Ах, как тонко подмечено!
— И на двадцать минут разговор не тянул…
— Простите, ради бога! Я забыл: в том разговоре было не семьсот «э-э, ну, как там», а девятьсот тридцать!
Отец рассмеялся.
— Девятьсот тридцать «э-э», Миша, — он помолчал немного, чем-то шурша и пластмассово постукивая. — Это тридцать минут. Неувязочка! Понимаете, в чем дело: всему должно быть объяснение. Всему! Пусть дурацкое, пусть наивное или неправдоподобное, но оно должно быть. Концы всегда должны сходиться с концами.
— Разоблачили! Признаюсь! — отцовский собеседник продолжал паясничать. — Думал отвертеться, но вы меня приперли к стенке. Приготовьтесь услышать страшное: я рассказывал Марине политический анекдот. Про Путина.
— Давайте посчитаем, сколько минут он занял. Расскажите его мне.
— Да что вы! Это же про Путина!
— Ладно. Не рассказывайте. Кстати, вы в каких отношениях с Грибовым?
— С каким Грибовым?
— С главным редактором «Без цензуры».
— Ничего себе «кстати»! Я с ним ни в каких отношениях быть не могу, поскольку он большой и богатый дядя. А я маленький и бедный человечек.
— Уже небедный человечек.
— Ах, да, я забыл! Я ведь убил сестру, чтобы завладеть ее богатствами.
— Значит, он большой дядя, а вы маленький человечек? И пропасть между вами непреодолима.
— Нет, не непреодолима. Грибова так же, как и меня, в нашей стране могут арестовать в любой момент.
— По какому же обвинению?
— По обвинению в изнасиловании члена правительства, например. И вас могут. Обвинят во вмешательстве в личную жизнь частного лица — и это будет справедливо.
— А ведь он знал ваш телефон, Миша. Вы говорите: большой, богатый, но ведь не в кастовом обществе мы живем, не в Индии, правда?
Диктофон замолчал. Лена даже решила, что пленка закончилась, но разговор внезапно продолжился.
— Кто знал? — уже серьезно спросил Миша.
— Да Грибов же! Вы чего побелели-то? Тут никакого секрета нет. Это и в деле записано. Грибов дал ваш телефон милиционерам из Лазурного, когда они Марининых родственников искали. Забыли?
— Ну да, наверное. Я его тоже о работе просил. Когда мы познакомились у Марины. Говорил, что могу информацию с Петровки поставлять, я тогда там еще работал. Я ему телефон свой оставил. Точно. Но он не перезвонил.
— У вас был ключ от Марининой квартиры?
Тут первая сторона двадцатиминутной пленки, действительно, кончилась.
24
Невысокий, можно сказать, совсем маленький — это было видно по плечам, по размерам кистей — человек сидел напротив Ивакина в черном кожаном кресле. Он был неброско, но очень аккуратно одет. Наверное, часы были дорогие, но Владимир Александрович в этом не разбирался.
— Ивакин Владимир Александрович, — дружелюбно произнес маленький Грибов, разглядывая прозрачную папку на столе. — Да вы на пенсии! Или у меня устаревшие данные? — его прозрачные глаза с
