тюрьмы не вышел. Вот, собственно, и все, — она холодно улыбнулась. — Вы, следователи, думаете, что, найдя убийцу, меняете положение вещей. Но разве что-то меняется от ваших открытий?
— Следователи ловят убийцу. — Семеныч возмущенно пнул штакетину. — Он потом никого не убьет, если следователи его поймают и посадят в тюрьму.
— Была бы жертва, а убийца всегда найдется! — с вызовом произнесла старуха.
— Ну вот! — Семеныч расстроенно развел руками, оглядываясь на Ивакина за поддержкой. — Это как такие взгляды называются? Фатализм?
Ивакин засмеялся. Маленький спектакль, разыгранный старухой, понравился ему. Только вот ее ужасные истории про заколдованный дом отпугнули Семеныча. А жаль. Он всерьез озаботился пристроить друга. Не из-за имущества, конечно, а потому, что подобных женщин не часто встретишь в какую угодно эпоху. Ивакин вспомнил ее чипсы и вздохнул. «И про дом она заговорила, чтобы отбить у нас с Семенычем желание чай пить. Она устала в овраге и не хочет на стол накрывать», — снисходительно подумал он.
— Ну что ж. Спасибо, Ирина Федоровна, помогли вы нам, — сказал он, протягивая руку.
— Вам спасибо. Развлекли старуху, — тускло улыбнулась она. — Заезжайте как-нибудь. Чаю попьем, вы мне про дела свои детективные расскажете.
— К вам скоро не пройдешь-не проедешь, — вздохнул Ивакин, кивая на дом, похожий на зеркальное отображение ее собственного.
— Это ненадолго, — сощурилась старуха. Семеныч испуганно потянул Ивакина за рукав.
Старуха победно оглядела их и совсем по-молодому, резко и весело, повернулась к калитке. Уже через пару минут она скрылась в глубине дома. На кухне зажегся свет.
…Они шли по дороге. Начинало смеркаться. Свет стал появляться в окнах огромных каменных дворцов за гигантскими заборами. Это был особенный свет: не желтая лампа под абажуром, не белая люстра под потолком — игольчатые светящиеся извивы, холодные и острые лучи блестели сквозь еловые ветки. Привычный теплый свет заполнял лишь окна в домиках охраны.
— А она правду говорила про дом? — осторожно спросил Семеныч, когда они отошли на безопасное расстояние.
— Да нет, конечно, — засмеялся Ивакин.
— Шутила, думаешь? А мне показалось, что она очень даже серьезно.
— Ну, отчасти и серьезно. Если бы я был психоаналитиком, я бы сказал так: бабка не смогла жить с постоянным грузом вины за то, в чем она, на самом деле, не была виновата. Это была безвыходная ситуация. С одной стороны, она ничем не провоцировала события, она искренне пыталась образумить генерала, она проявила жертвенность в отношениях с его сыном — ничего не требовала, ничем не обременяла. Но все, что произошло в их семье, произошло из-за нее. И не на кого было свалить ответственность. В том числе и за спившегося сына. Хотя тут-то, надо думать, она была виновна. Могла бы и побороться, правда?
Семеныч с сомнением покачал головой, и Ивакин вспомнил, что его брат — алкоголик.
— Ну, тем более, — сказал он. — Вообще не на кого сваливать. Вот она и свалила все на дом. Это он все разрушил, а не она. Это дом разрушил род владельцев, их счастливую жизнь. Он был виновен и в смерти генерала, и в смерти его сына, и в том, что у нее не родились дети — во всем.
— Это бы ты сказал, будучи психоаналитиком? — улыбаясь, спросил Семеныч. — А если бы ты был просто Ивакиным, что бы ты сказал?
— Просто Ивакиным? — переспросил Ивакин. — Я бы сказал: дорогой ты мой Семеныч! Что же мне делать-то с убийством Марины Леонидовой? Я вчера узнал, что застрелили Олейникова, убийцу ее. В разборке какой-то, случайно совершенно, ба-бах! Ребята из РУБОПа от радости перекрестились. Понимаешь, случайно убили? Так что никогда не подберусь я к тому, кто Маринино убийство заказал.
— Неужели ты правда хотел ему пистолет подбросить? — ужаснулся Семеныч и даже остановился, чтобы посмотреть на Ивакина с некоторого расстояния. — Чтобы этого заказчика в том, другом, убийстве обвинили? Ведь он там главный подозреваемый?
— Ну, было… — неохотно согласился Ивакин, тоже остановившись. — Но потом я понял, что совсем от старости того: с ума сошел.
— Кошмар! — Семеныч разволновался не на шутку. — И чуть меня в это дело не втянул! А я-то, дурак, думал: чего он сам в овраг полез, чего милицию не позвал? Поверил в болтовню твою о том, что никто ничего искать не хочет. Да они и не знают ничего!
Из ближайших ворот вышел человек в камуфляже и подозрительно посмотрел на них.
— Тише ты, развыступался! — Ивакин взял Семеныча под локоть и потянул за собой. — Мы с тобой неудачно остановились. Смотри, домина какой. Пошли отсюда, а то еще стрелять начнут. Да, в прокуратуре, где дело Лапчинской находится, о пистолете не знают, я им еще не говорил, но я ведь носил им патроны на экспертизу.
— Ну не им, положим, а в экспертно-криминалистический отдел. А они замотанные такие, ты же знаешь! — зашипел Семеныч, оглядываясь на человека в камуфляже. — Чего ты — экзаменатор, что ли? Нашел улику, поделись с коллегами. Ну нет, Ивакин, ты сильно пал в моих глазах. Ты прекрасно знаешь, что заказчик — это не убийца! И если его можно наказать, его надо наказать, но ведь не так, чтобы обвинить в убийстве! Это совсем разные вещи! Ох, я аж вспотел. Как представлю, во что ты меня собирался втравить!
Мысль подбросить пистолет, действительно, появилась в голове Ивакина, когда он узнал о смерти Олейникова, но только на секунду и совсем по другому поводу. Он просто подумал: а не решит ли Грибов, что он, Ивакин, на это способен? Не захочет ли он сам откопать этот пистолет? Даже спал плохо, представив себе такой поворот событий. Даже решился на эту поездку, чтобы успокоиться. Но там, в овраге, он вдруг понял: нет, Грибову незачем это делать. Он неуязвим. Даже если Миша начнет давать показания против него… да разве он их начнет давать, умный Миша? Ведь и Миша понимает, что Грибов неуязвим. Семеныч сделал паузу в нытье.
— Ну перестань! — сказал Ивакин. — Нормально у них все идет. Ни в какой помощи они не нуждаются. Они бы вообще быстро эту Леонидову вычислили, если бы Миша не вмешался. Это он, гад, все запутал из-за своего желания получить наследство. И пистолет они быстро найдут. Чего ты? Хочешь, позвоню им завтра, все о нем сообщу?
— Да мне-то какая разница? Можешь продать его на рынке.
Ивакин засмеялся.
— Он ведь ничего не решает, этот пистолет! — произнес он. — Убийца Лапчинской наказан — более сурово, чем заслуживает. Убийца Леонидовой наказан — и, может, тоже более сурово. Странное дело какое-то, тебе не кажется?
— Это ты странный.
— А мне сейчас объяснять им все, молодым этим… Неудобно. Скажут: Эркюль Пуаро нашелся. Пусть сами ищут. Буду как Ирина Федоровна. Что должно произойти — произойдет. Как Миша решит, так и будет. Ты глубоко закопал? Дети не найдут?
Семеныч чуть не заплакал от обиды.
…Пока они ехали в Москву, пока мелькали за окнами деревья, поля, машины, дома — все выше, все ярче, все шумнее — Семеныч сердито молчал, а Ивакин размышлял. Идея, появившаяся в его голове еще до последнего разговора с Грибовым, неотступно мучила его.
Она уже не казалась ему невероятной. Она все больше, все жарче манила, обещая не только облегчение, но и некие авансы на будущее. Его пенсионное будущее.
Ивакин достал мобильный телефон, на днях подаренный сыном. Семеныч глянул искоса. У него мобильного не было. Ивакин протянул ему трубку: «Набери, пожалуйста. У меня руки заняты». Семеныч фыркнул, но трубку взял. Ивакин продиктовал ему номер. Этот номер был прямой — в обход секретарши.
— Кому звонишь? — спросил Семеныч.
— Брату.
— У тебя брат есть?
— Двоюродный. Да и не один, между прочим. У меня, знаешь, сколько в Москве родственников?
Это было правдой. Семеныч завистливо вздохнул. Его братья жили в Барнауле.
