— А-а-а! Всё нормально было бы.
— Как нормально! Ты её в первый раз видел.
— Мало кого я в первый раз видел.
…Можно было оставаться в командировке неопределённое время, никто бы и не хватился. Но пьянство изматывало. Наконец, давали добро на отправку команды к месту службы. Народ загружали в поезд. Чтобы не перепились и не разбежались по дороге, отбирали документы и деньги. Документы по прибытии на полигон возвращали, деньги, как правило, нет. Кроме того, мы уличили врача в незаконном присвоении денежных средств, выкачанных у семей призывников и отняли где-то треть заработанной им суммы. Мне досталось шестьсот рублей. Изумляло количество мятых трёшек. Скольких он отмазал — половину Ульяновска. По прибытии на полигон врач улизнул, пополнение загнали в карантин. Особенно удивил начальство один, с бельмом.
— Кто же тебя призвал, такого?
Мы, как могли, оправдывались:
— По спискам были другие.
…у него кругом задница. Вина солдата в том, что он есть. То, что он натворил или не натворил, уже служит отягчающим или, судя по обстоятельствам, смягчающим вину обстоятельством. Я всегда завидовал тому, что где-то есть кадрированные части без личного состава срочной службы. Столкнувшись в результате фрунзенской военной реформы 1924 года с угрозой милитаризма, товарищ Сталин пошел по классическому пути: ввел всеобщую воинскую повинность. Теперь его полокводцам было некогда затевать заговоры — они боролись с неуставными отношениями среди подчинённых. С должности их снимали уже не за «бонапартизм», а за «упущения в воспитательной работе». Выдвинутый Брежневым лозунг: «Армия не только школа боевого мастерства, но и школа воспитания» поставил крест на всякой угрозе организованного сопротивления режиму со стороны офицеров.
На педагогическом поприще я расходился с понятиями официальной военной педагогики и психологии. Мне часто бросали упрек досужие замполиты:
— Вы в солдате не видите человека!
На что я обычно отвечал:
— Если я в них буду видеть людей, их потом на убой не погонишь.
Я стал циником, когда в училище прочитал у Герцена о том, что армия, казарма и ношение формы являются наиболее уродливыми проявлениями человеческого общежития. Действительно, зайдешь в бабскую «общагу» — там весело, пьют, гуляют, трахаются. Зайдешь в нашу — трахают уже нас.
Сообщество военных не является коллективом. Это корпорация случайных людей, объединенных волей начальства и вынужденных сосуществовать в казарме определенное время под строгим надзором и регламентацией действий и поведения. Действие — это выполнение команды «Становись!», а поведение — это когда нельзя плевать на начальство со второго этажа и держать руки в карманах. Геологам или полярникам далеко до воинского коллектива: они там вкалывают за большие деньги, сволочи. А здесь, мало того, что солдата не кормят досыта, так ещё заставляют выполнять нудную и ненужную работу. Какая польза от ружейных приемов в бою? Они служат для отупления. С этой же целью распределяется и учебное время: нормальные дисциплины — час, строевая — 2 часа, политическая — 3 часа.
Армия является вторым институтом организованного насилия в государстве после тюрьмы. Уже тогда многие из солдат скрывались в армии от тюрьмы. Все нормальные старались от неё «закосить».
Умные солдаты тоже попадаются, человек десять-пятнадцать на сто сорок человек, по пальцам можно пересчитать. Они близки к офицерам, служат связистами, старшинами, писарями, даже на офицерских и сержантских должностях, где нужно соображать балдой. Они и выглядят прилично. А если в третьей команде, какой-нибудь Гуссейн Махмуд-Оглы, чего от него ожидать? Два метра ростом, когда полы моет, идет и швабру за собой таскает. Прапорщик мне:
— Посмотрите, как полы моет, падла.
Швабру, конечно, об него переломал. Купается в мойке для посуды. Если прапорщик приловит — начнет топить, железный закон, или хлорки насыплет. На месяц хватает условного рефлекса, а дальше? Приезжает новый командир полка на КП. На посту Толя Дьячков — тракторист. Как его в армию взяли — до сих пор не пойму. Спросишь:
— Как ты на тракторе ездил?
— Вот так! (руками ворочает — Авт.) Письма писал на обрывках бумаги. Вот он и говорит командиру части:
— Сейчас пойду, доложу.
Докладывает:
— Приехал какой-то хуй.
Оперативный дежурный быстро нашелся:
— Гони его на хуй!
Коля и закрыл калитку перед изумленным командиром полка. А радиотелефонов тогда не было. Пришлось ехать 40 километров и оттуда звонить на НП — ставить всех на место.
Как-то едем мы с командиром полка и начальником гарнизона, видим — над пустыней летает бумажный змей. Признаться, мои спутники даже испугались. Бывало всякое, с телеметрической вышки, высотой метров 45 сбрасывали собаку на парашуте из одеяла. Разбилась только с третьего раза. Но чтобы так… Подошли ближе — лежат в барханах два «эфиопа», держат за ниточку.
— Что вы делаете?
— Змея запускаем.
— Кто разрешил!? (Мне) — Закрой его на «губу», пока дурь не выйдет.
В военной психологии это и называют «неадекватным поведением». Уйти в самоволку и вместо того, чтобы кого-нибудь убить, ограбить, изнасиловать казашку, они змея запускают. Этого было достаточно, чтобы запереть в психушку на всю жизнь. Виновник происшествия — рядовой Дешпит — служил прежде в музкоманде. Однажды запустил пороховой движок, тот упал метрах в десяти от склада подтекавшего на жаре мазута. За складом, на рельсах, стояли восемь ракет — их пригнали с завода на испытания. Драли нас всех, как помойных котов; этого дурака заперли на гауптвахту, так он и там отличился: вместо того, чтобы не спеша тюкать тупым топором по колоде, прибил гвоздем большой палец вместе с доской и брусом к асфальту (возводили забор). Стоит бычий рёв, нижняя губа трясется. Я выскочил:
— Что ты орёшь?
Показывает на ногу. Вытащили — полный сапог крови. Взводного тут же разоружили, впаяли пять суток, пинками погнали в ту же камеру, откуда он перед этим выводил. Рядовой Дешпит в конце-концов своего добился: положили его в психушку до выяснения. Там он бегал за водкой для офицеров, лечившихся от алкоголизма, пока не получил вожделенную справку.
С солдатом необходимы меры предосторожности, как в шахте. Восток, действительно, «дело тонкое». Как-то в начале перестройки, в период обострения национальных потиворечий, в полк привезли какого-то узбекского авторитета — в сапогах и грязном платке на голове — для морального воздействия на новобранцев. Он им сказал буквально три слова — весь строй упал на колени. Старик оказался «ниязи- бобо» — уважаемый человек. За такую инициативу драли всех подряд: командира, замполита, начальника особого отдела. Поэтому я в роте запрещал говорить не по-русски. Это сговор, они до такого могут договориться.
Общепринятое разделение на «холериков» и «сангвиников» меня не удовлетворяло. В армии в основном «олигофрены» и «дебилы». Научить такого стрелять стоя из огневого сооружения? На втором году они у меня попадали даже ночью и в противогазе. Ещё три команды: «Стой! Кто идёт?», «Стой! Назад!», «Стой! Обойди слева, справа!». Что им ещё знать?
Признаюсь, я не считаю педагогические воззрения Драгомирова убедительными. Говорить с этой
