Замолчав, он так и остался сидеть всё в той же неудобной скорченной позе.
Клаус и Дик растерянно переглядывались.
– Да ну, брось. Это не про тебя, – в конце концов сказал Клаус.
– Много ты обо мне… – хакер-поэт вдруг распрямился и с силой потёр ладонями лицо. – Ладно, замнём, – сказал он угрюмо. – Ну вот, опять губу разбередил, потекло… Замнём, говорю. Извини за истерику. Просто обидно, понимаешь? Пока нужен был – снизу вверх глядели все, даже этот, – (новый тычок в живот Крэнга), – а как в безопасности да с прибыльными перспективами… Просто берут и выбрасывают, даже спасиба толкового не сказавши… Платка ни у кого нет?
Платок был у Клауса.
Пока Матвей осторожно промакивал закровянившиеся рубцы на нижней губе, пока Дикки-бой, жалостно кривясь, корректировал его деятельность, агент Ллойдовской компании Кадыр-оглы что-то прикидывал, хмурился, нервно дёргал плечами… Наконец, он решился:
– Н-ну, ладно. Брось, не всё так уж… Мы тебе действительно очень благодарны. И можешь забирать свои аутбриллы, – Клаус подгрёб так по сию пору и валявшиеся на койке чумазые «морковки» поближе к Молчанову. Тот по-детски капризно отпихнул их:
– Да ладно… Какой с этого, действительно, толк…
– Бери-бери, – Кадыр-оглы встал, явно мечтая как можно скорей выбраться из этой каюты. – Я договорюсь, чтоб тебе позволили – от четырёх штук эти скареды не обеднеют… И дам адресочек один на Альбе, в столице. Там возьмут. Не за настоящую цену, естественно, а всё-таки малость подороже, чем в подворотне… Ну, и аллес, – он начал пропихиваться мимо сидящего Матвея, выдавливая Крэнга к люку. – Кто как, а я нох айн маль в душ – и шляффен.
– Я тоже это… шляф… – запинаясь, промямлил Крэнг. Похоже, он примеривался сдабривать речь не коверкаными русскими, а аналогичными немецкими словесами. Дикки-бой демонстрировал готовность к перемене жизненных ориентиров.
Впрочем, уже снаружи, из коридора, он через два плеча (своё и Клаусово) полоснул Молчанова странным каким-то – оценивающим, что ли? – взглядом.
Но Молчанов этого не заметил.
Смахнув под стол так трудно доставшиеся супердрагоценности, Молчанов боком рухнул на койку и мгновенно заснул.
Снова над головой и вокруг эта погань – сочащаяся гноем небесная плесень, волдырь вместо солнца, ноздревато пупырчатая равнина цвета хорошо выдержанного удавленника… Снова тесная шлем-маска, аммиачная вонь, блевотное чавканье под башмаками… Всё то же, успевшее за считанные эти дни осточертеть до тошноты, до нудной ломоты в скулах…
Ну ничего, недолго осталось.
Осталось каких-нибудь полторы сотни шагов по от горизонта до горизонта расплывшемуся грибу – туда, к бесформенной раскоряке орбитального лифта.
И ещё осталось отделаться от навязавшегося в провожальщики Клауса.
От самой Молчановской каюты афганонемец волокся следом за отбывающим на Альбу бухгалтером, молол всякую чушь, рассказывал дурацкие несмешные истории и сам же первым (и единственным) принимался над рассказанным ржать…
А вот теперь, на ста пятидесяти шагах от лифта, вдруг догнал, остановил, затеял приращивать к своей и Матвеевой шлем-маскам какие-то провода. Прирастив, заставил Молчанова выключить интерком, и тут же в этом вроде бы выключенном интеркоме раздался его Клаусов голос.
– Так не подслушают, – сказал Клаусов голос во вроде бы выключенном интеркоме.
Секунда тишины.
И снова Клаус:
– Лафорж до сих пор не смог распаролить твою эллипсету.
Матвей хмыкнул:
– Всё? Тогда я пошел.
– Нет, не всё. В чём ты меня обставил?
– Я пошел, – повторил Матвей. – Не годится последнему пассажиру задерживать лифт.
– Ты не последний. Крэнг тоже летит. Вдруг, ни с того, ни с сего решился, говорит: «Не могу бросить друга, столько лет вместе»… – Кадыр-оглы судорожно перевёл дыхание и опять спросил: – В чём ты меня обставил?
– Почему ты вообразил, будто я тебя в чём-то?..
– Крэнг, н-нагар дюзовый. «Не могу бросить» – это фюр думкопф… для дураков. Хитрая каналья прикинула, что к чему, и поняла: быть при тебе выгодней.
– Естественно, – радуясь, что лицо его надёжно скрыто дыхательной маской, Молчанов беззаботно и широко улыбался. – Вполне естественно. Дружище Крэнг слишком давно и слишком хорошо меня знает.
Клаус, и без того стоявший меньше, чем в полушаге, вдруг шатнулся вперёд и почти прилип к собеседнику:
– Древняя-древняя поговорка: есть человек – есть проблема, нет человека… Назови мне хоть одну причину, по которой я не могу уфутлярить тебя прямо сейчас!
– Я назову три.
– Ой, только не надо про благодарность спасённого к спасителю!
– Тогда две с половиной, – невозмутимо сказал Матвей. – Во-первых, если ты меня «уфутляришь» (классное выраженьице, надо запомнить!), ты так никогда и не узнаешь, в чём я тебя обставил. Ни-ког-да. Понял?
– Да, – согласился Кадыр-оглы. – Это аргумент.
– Второй не хуже. Ты ведь навигатор?
– Ну?
– Значит, работаешь с компьютерами, это твой хлеб. Так?
– Ну-ну?
– Тогда ты вряд ли испытываешь приязнь к «Макрохард груп». По-моему, ты даже слово это толком выговорить не можешь. Так вот: по большому счёту, обставил я не тебя, а именно «Макрохард». Как – скоро узнаешь. – Молчанов перевёл дыхание и легонько задел кулаком плечо капитана отлетавшегося космолёта: – Всё равно ты бы тут долго не высидел. Давить сок из цветных тараканов… такие делишки не для тех, у кого в глазах сопространство. Ну, а теперь… – чуть ли даже не дружеским было сделавшийся матвеев голос вдруг пошел стремительно набирать яду, – теперь маненько про благодарность спасенного… Есть такая у нас поговорочка: не говори гоп… Покуда я вас еще по большому счету не спас. Покудова я еще только надеюсь успеть. И если ты сдуру вздумаешь меня не то что футлярить, а просто хоть на столечко задержать, из тебя, дурака, сделают наглядное пособие. Оч-чень наглядное. И поверь: грозило б это тебе одному, я не шибко утруждался бы спешкой. Не понял? Ну и хрен с тобой. Все, свидание окончено.
Резким движением головы Матвей оборвал с маски непрочно, наживую укреплённые провода и зашагал к лифту. По чавкотной синюхе. Под солнцем, похожим на гнойный свищ.
«Лафорж не смог распаролить твою эллипсету…»
Дурень ты, Клаус. Дуралей. На примитивнейшую уловку попался.
Это не моя эллипсета. Слышишь, ты, обрывистый агент монстра от страховых полисов? Это ТВОЯ эллипсета!
Это «семечко» некий бухгалтер вылущил из дарёного тобою деструктора. Там нет никакого пароля – информация просто безвозвратно испорчена. И бедный Лафорж напрасно ломает над ней свою старую ушастую голову.
