стрелявшего и разрезавшего на куски детей и женщин?
— Но почему разрезали и жгли, чтобы не оставалось даже и пепла?
— Всякое тайное, подлое убийство сопровождается заметанием следов. Кроме того, они боялись народа. Больше объяснить нечем. Они, захватившие власть и организовавшие чудовищный террор, чтобы эту власть удержать, прекрасно чувствовали потенциальную враждебность масс, всей притихшей, огромной, дышащей на них холодом, словно айсберг, России. Иначе чего же они боялись? Ведь и сообщение в газетах опубликовано было не в тот же день. Соображали, как сформулировать, как лучше преподнести, как ввести народ в заблуждение. Знали кошки, чье мясо съели. Я спрашивал, собирал сведения у пожилых людей. Мужики плакали, русские люди в разных городах плакали. Но то, что весь русский народ, понимаете, весь, весь, не поднялся сразу, как один человек, узнав о злодеянии, и хотя бы с вилами и топорами не двинулся на Москву, где заседали преступники оккупанты, это его позор, его предательство, за которое в последующие годы он заплатил десятками миллионов жертв, десятилетиями разнузданного насилия над собой, десятилетиями фактического рабства и унылой, серой, пайковой жизни, которая продолжается и до сих пор. Жестокая формула: «Народ имеет то правительство, которое он заслуживает».
— Ну, хорошо. Свердлов, Зиновьев, Урицкий, Каменев, Дзержинский, Луначарский, Юровский, Войков, Литвинов, Троцкий и прочие. Но Ленин? Ленин же фактически стоял во главе государства! Неужели он не видел, не понимал, не знал?
Кирилл посмотрел на меня странным, как бы оценивающим взглядом. Потом посмотрел на Елизавету Сергеевну, и та неуловимой почти мимикой лица (но все же понял и я) передала ему: «Не знаю, как хочешь, по-моему, можно». Кирилл опять посмотрел на меня, взял у Лизы ретушируемую ею фотографию, посмотрел на нее так и сяк.
— Вот здесь немного перестаралась. Здесь же придется выявить, только не очень грубо… Вы о чем-то спросили меня, Владимир Алексеевич?
— Да, спросил. Допустим, что кому-то, какой-то группе людей в интересах своего народа, будь то евреи или латыши…
— У латышей не было цели захватить Россию и власть. Как максимум у них была цель отделиться от России в самостоятельное государство, что и произошло после революции и продолжалось вплоть до 1940 года. Может быть, даже был тайный сговор с лидерами латышской нации: мы вам независимость, а вы нам отряды надежных карателей. Надо же было на кого-то опираться первое время. Русские матросики ведь, которые поддались соблазну побунтовать, вскоре поняли суть происходящих событий и восстали уже для того, чтобы сбросить большевиков, которым своими же штыками подарили власть. Так называемый кронштадтский мятеж — это те самые «альбатросы революции». Других ведь матросов ниоткуда взяться не могло. Это те же матросы, которые поняли, что же они наделали. Так что в каратели они уже не годились. Их после подавления кронштадтского мятежа просто всех перестреляли. Всех.
— Хорошо, у латышей была своя цель — отделиться от России, у евреев была своя цель. Но Ленин? Ленин же фактически стоял во главе государства. Неужели он не понимал, не видел, не знал…
— Не понимаю… — глядел на меня Кирилл своими голубыми глазами, в которых сквозило искреннее, как будто, недоумение.
— Ну как же? Допустим, что Блюмкину сладострастно было стрелять в русских людей, или той любительнице гимназисток, или Землячке с Белой Куном. Допустим, что Свердлов или поляк Дзержинский с тайным злорадством уничтожали цвет России, цвет русской нации. Я это теперь уже понял. Чем слабее народ, чем он серее, бескровней, бездарнее, глупее (по истреблении мыслящей и образованной части), тем легче потом с ним иметь дело. Но Ленин?!
— Что Ленин? Никак не пойму, что ты о нем спрашиваешь?
— Почему и он?
— Как это почему? По тому же самому.
— Теперь я не понимаю.
Лиза не выдержала нашей игры и ляпнула без обиняков:
— Просто Владимир Алексеевич не знает, что в Ленине нет ни капли русской крови.
— Во-первых, — подхватил Кирилл, как бы сглаживая и смягчая потрясающую для меня новость, — Ленин был удобной фигурой. Как бы русский. Ульянов. Даже и дворянин. Больше доверия, больше симпатии, больше терпимости во всей стране. Ну как же? Там ведь Ленин, в обиду не даст. Ильич. А во-вторых, Лисенок права. Отец у Ленина был калмык, а мать… ее девичья фамилия Бланк. Всему миру известно, кроме вашего поколения. Это она. Бланк, натаскивала своих сыновей на революцию, на разложение России. Недаром же Александр Ульянов был террористом и был повешен, как вы думаете? После этого у Владимира Ильича примешалось и личное чувство — месть за брата. Эта месть руководила им на протяжении всей жизни, это он приказал первым делом разрушить в Кремле памятник Александру II Освободителю и памятник Александру III около храма Христа Спасителя. Откуда бы такая животная ненависть? Это он обрек на разрушение величественный памятник победе над Наполеоном — храм Христа Спасителя, хотя этот ленинский завет, как и многие его заветы (а я бы сказал, этот акт вандализма), осуществлен уже после его смерти.
Ну что же, страна твердо идет по ленинскому пути, по ленинскому курсу.
Неудобно было ставить во главе России сразу Льва Давидовича Троцкого, то есть Бронштейна. Слишком резкий переход. Слишком бы обнажилась сразу суть происходящих событий. Ленин был тем удобнее, что с ним, сыном Бланк, всегда можно было найти общий язык. По той же причине, между прочим, они допустили после 1924 года к власти Сталина. Все же — не русский. А для диктатуры типа Троцкого время еще не пришло. Но со Сталиным они просчитались. До этого мы скоро дойдем… Так что вот ответ на наш прямой вопрос. Это был единый грандиозный интернационалистический заговор, рассчитанный на мировое господство. Недаром мировая революция не сходила с уст тогдашних большевиков. Но для осуществления своих глобальных целей им нужен был плацдарм, база, материальные ресурсы, человеческие резервы. Им нужна была страна, захватив которую, можно было бы распространить свою власть и свое влияние на весь мир. Маркс для этой цели указывал на Германию. Но обстановка впоследствии изменилась, и курс был взят на разложение и захват России. Все это, конечно, хитро прикрывалось фразами, даже как бы учением о мировой революции, о классах, о диктатуре пролетариата. Но подумайте, кто бы за ними пошел, если бы они прямо объявили о своих целях? То, что фактически пролетариат никогда не осуществлял в стране никакой диктатуры и как миленький стоял у станков и печей, об этом мы уже говорили и будем говорить вновь.
— Но нашлись ведь и русские…
— Даже когда страну захватывают открытые и откровенные оккупанты (армия соседней страны), находятся люди, которые начинают сотрудничать с захватчиками. Это происходит в каждой стране. Коллаборационизм. Во Франции были люди, сотрудничавшие с немцами, в Норвегии, в Греции — всюду. С монголами даже сотрудничали русские князья. Что же говорить про завуалированный захват страны? «Мы? Это вы! Это вы сами, трудящиеся, крестьяне, рабочие, захватили власть». Из этой формулы исключили интеллигенцию, ибо ее нужно было уничтожить в первую очередь, сразу. Мозг же! Вдруг догадаются. Так что нет, это вы захватили власть. А то, что мы у вас отбираем весь хлеб по разным там продразверсткам, то, что мы насильственно изымаем у вас золотишко, оставшееся от царского режима, то, что мы насильственно закрываем ваши церкви и насильственно загоняем вас в колхозы, — так это же вы сами делаете. А мы в Кремле только исполнители вашей воли. И лагеря вы организуете сами, и людей арестовываете, и стреляете их. Ну и хохотал же, наверное, Владимир Ильич, заложив свои пальцы за борта жилетки и закинув свою голову! Говорят, он хохотал очень даже весело и заразительно.
Ну вот, многие клюнули на эту формулу: «Вся власть рабочим и крестьянам» и пошли в сотрудники. Кроме того — сразу паек. Сразу — мандат. Сразу — наган. Сразу — привилегированное положение. В многомиллионном народе всегда найдется несколько тысяч, десятков тысяч недовольных, обиженных либо потерявших общественное положение людей, готовых на такое сотрудничанье.
Когда выбирали сельского старосту, выбирали самого почтенного, уважаемого, рассудительного мужика. Если же он был и побогаче других, значит, его семья больше работала. А кто шел в эти самые коллаборационисты, в комбеды? Лодыри, пьяницы, которые в нормальной обстановке никогда не могли бы выйти в люди. И были бы обречены на вечное прозябание. Самый последний мужичонка в деревне (а в каждой деревне есть один-два таких мужичонки) становился вдруг самым первым.
