Заславскому в глаза? Церкви, конечно, златоглавые церкви и златоглавые московские монастыри.
— Это. Это. Это. Это. Это! — коротко бросал подонок и гад Заславский, а секретарь помечал. И вот, как по мановению руки этого Заславского, на месте удивительных храмов XVI и XVII веков образовались чахлые скверики и пустую площадки. Сотни (!) взорванных московских церквей, да еще десятки оставленных «на потом», брошенных на произвол судьбы, то есть на медленное разрушение и умирание.[27]
Творящие это прекрасно ведали, что творят. Архитектор Щусев, видимо, уже почувствовав, что грозит Москве, говорил: «Москва — один из красивейших мировых центров, обязана этим преимущественно старине. Отнимите у Москвы старину, и она сделается одним из безобразнейших городов».
Большинство памятников старины сносили внезапно, быстро, главным образом ночью. То есть взрывали их ночью, а уж кирпич разбирали потом на глазах у безмолвных, безответных, поруганных и вот именно парализованных москвичей.
Впрочем, иногда возникали маленькие, жалкие, наивные дискуссии даже и в газетах. Вот образец. «Вечерняя Москва», 23 мая 1927 года.
«О КРАСНЫХ ВОРОТАХ»
Московские архитекторы предлагают перепланировать площадь. Что говорят в М.К.Х.?
В субботу в «Рабочею Москве» было напечатано сообщение о том, что группа московских архитекторов разрабатывает вопрос о переносе Красных Ворот на территорию близлежащего Лермонтовского сквера.
Возможен ли этот новый вариант разрешения спора о Красных Воротах?
Один из крупных архитекторов академик А. В. Щусев говорит по этому поводу следующее:
— Я думаю, что проект переноса Красных Ворот в другое место нецелесообразен.
Красные Ворота — несомненно, ценный памятник старины. Они представляют особую ценность именно на своем месте на возвышенной площади. Все же если вопрос будет состоять в том, перенести их в другое место или уничтожить, то, разумеется, придется примириться с тем, что они будут установлены в Лермонтовском сквере.
С другой стороны, я глубоко убежден, что лучшие московские архитекторы согласились бы безвозмездно принять участие в конкурсе на перепланировку площади с сохранением Красных Ворот. Конкурс, несомненно, выявил бы много интересных предложений, которые позволили бы Моссовету оставить Красные Ворота.
Являясь мертвой точкой на площади, Красные Ворота, после перепланировки площади ни в коем случае не будут мешать движению. Зам. зав. М.К.Х. товарищ Домарев также относится отрицательно к переносу Красных Ворот в Лермонтовский сквер.
— У нас, — говорит т. Домарев, — есть уже одно аналогичное предложение. На днях в М.К.Х. поступило письмо нескольких инженеров НКПС, которые в целях освобождения площади предлагают перенести Красные Ворота и здание НКПС, расположенное на углу площади.
Однако ни это предложение, ни то, о котором сообщает «Рабочая Москва», нас не устраивает.
Поскольку есть соответствующее постановление Московского Совета, вопрос можно считать решенным: через несколько дней мы приступим к сносу Красных Ворот.
Обратили ли вы внимание, между прочим, на робкий и заискивающий тон выдающегося русского архитектора Щусева и на безапелляционный, наглый, диктаторский тон зам. зав М.К.Х. т. Домарева?
Красные Ворога, Триумфальная арка, Сухарева башня, Страстной монастырь, Симонов монастырь… Четыреста двадцать семь уничтоженных бесценных памятников, из которых каждый, кроме всего прочею, стоил бы теперь (даже если продать на распиловку в Америку) миллионы и миллионы.
Один из воротил тогдашнего архитектурного мира и вообще Страны Советов Н. Гинзбург давал в руки разрушителей национального облика Москвы прекрасный рецепт, поскольку нельзя все же было взорвать половину Москвы. Ну, четыреста памятников куда ни шло. Но ведь задача была стереть с лица Москвы даже признаки национального своеобразия. И вот он, хитрый, но более того, подлый рецепт. Цитирую точно по журналу «Советская архитектура», номер 1–2 за 1930 год.
«Мы не должны делать никаких капиталовложений в существующую Москву и терпеливо лишь дождаться естественного износа старых строений, исполнения амортизационных сроков, после которых разрушение этих домов и кварталов будет безболезненным процессом дизенфекции Москвы».
Дезинфекция от кого, от чего?! — хочется не просто спросить, закричать. От русского духа, от национальных черт, от бесценной исторической старины, от русской славы и красоты. «Москва, Москва, люблю тебя, как сын, как русский, сильно, пламенно и нежно…» «Москва, как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось…»
Видно, считал Гинзбург, достаточно будет русскому и звука, то есть одного названия, а саму Москву щадить нечего. Уничтожить прекрасный, единственный в мире, уникальный город, поставив на его месте город среднеевропейский, без лица, без роду и без племени. Подлая и хитрая «выдумка» с естественным износом и с исполнением амортизационных сроков. Стоит только несколько лет не прикладывать к зданию рук, как оно теряет внешний вид, превращается в обшарпанную, грязную завалюху. Тогда можно подвести хоть кого угодно к этому зданию, показать и спросить: «Это мы должны сохранять? Но это же завалюха»! А решение напрашивается само: убрать!
Так, именно по рецепту Гинзбурга, стояло обреченным и заброшенным все Зарядье — пригоршня жемчугов, рассыпанных на тесном пространстве на берегу Москвы-реки. И никуда это Зарядье не годилось, кроме как на снос. Придумали на его месте построить гостиницу «Россия». По случайности, по недосмотру ли, промыслом ли божьим (да и время немного переменилось) несколько жемчужин, обросших за десятилетня коростой, грязью и пылью, сохранили около гостиницы, отмыли, оттерли, и все ахнули: красота-то какая! Где же раньше она была? Тут же и была. Но только «доходила» по рецепту Н. Гинзбурга до той кондиции, «когда разрушение этих домов и кварталов будет безболезненным процессом дезинфекции Москвы».
Так пусть же знают русские люди, потомки наши, если все еще они будут чувствовать и считать себя русскими людьми, что взрывали в Москве не завалюхи, а несравненные по красоте и своеобразию храмы, точно такие же, как Никола в Хамовниках, как церковка на улице Чехова, как любая уцелевшая церковь. Да еще надо учесть, что Заславский, когда ездил в машине с секретарем и кидал ему через плечо: «Эту. Эту. Эту. Эту. Эту!» — руководствовался точно теми же соображениями, как и садистка ЧК, которая уводила в подвал на Лубянке молодых русских женщин.
Чудом уцелел Василий Блаженный. Когда в Кремле разглядывали макет Москвы и прикидывали, что бы еще сломать, Каганович взял макет собора Василия Блаженного и спрятал его в карман. Сразу все увидели, как свободно стало в конце площади, как удобно и просторно будет трудящимся уходить с демонстрации. Стоило бы Сталину сказать тогда: «А что, товарищи, по-моему, Лазарь Моисеевич прав», — и судьба собора решилась бы тотчас. Но Сталин промолчал. А тем временем Ворошилов толкнул в бок Кагановича: «Поставь, Лазарь, поставь на место». Лазарь и поставил. И спасся чудом этот собор.
Но не спасся другой памятник русской славы и красоты. Ходят слухи, что Лазарь Моисеевич (по другой версии Хрущев) нажал на рубильник, когда замыкали цепь. Этот храм Россия строила сорок два года. По проселкам ползали телеги, собирая по копеечке и по рублику. Не то чтобы у казны, у царя не хватило бы денег построить еще одну церковь в добавление к десяткам тысяч церквей. Но был дополнительный смысл в том, чтобы построен был храм на всеобщие народные деньги. Памятник пожару московскому и изгнанию Наполеона из Москвы. Внутри храма на сценах были выбиты золотом по мрамору имена всех павших во время войны с Наполеоном. Сурикову после окончания академии предложили двухгодичную заграничную стипендию для совершенствования мастерства, но он отказался ради того, чтобы расписывать храм Христа Спасителя. Самое высокое здание в Москве. Колокольня Ивана Великого помещалась бы в его интерьере. Красота, народная память, святыня.
Кто же меня убедит в том, что взрывали его будто бы мудрые и культурные люди, заботящиеся о благе народа, страны, а не хулиганы, глумливцы, не бандиты, не варвары, не случайные захватчики власти, ненавидящие захваченную страну и подмявшие под себя одурманенный пустыми лозунгами народ?
Короток, ограничен человеческий век. Не дожить, не увидеть. Но легче было бы умирать, провидя, как на месте омерзительного, пахнущего хлоркой лягушатника, источающего в центре Москвы свои зеленые сернистые пары, рано или поздно опять поднимется сверкающая белизной и золотом громада храма. Что
