Считалось, что люди едут осматривать достопримечательности, но на самом деле партия опасалась, что Гоминьдан может отбить Цзиньчжоу, и хотела на всякий случай, не поднимая паники, вывезти из города сочувствующих коммунистам преподавателей и учащуюся молодежь, а также профессиональную элиту, например, врачей. Среди ста семидесяти человек, отобранных для путешествия, были мама и несколько ее знакомых.
В конце ноября мама села в поезд и отправилась на север, полная самых радужных ожиданий. Мои родители полюбили друг друга в Харбине, в окружении его прекрасных зданий, овеянных дымкой русской поэтической мечтательности. Отец писал маме чудесные стихи. Он владел изящным классическим стилем, что являлось незаурядным достоинством, а кроме того, как обнаружила мама, был искусным каллиграфом, отчего еще более вырос в ее глазах.
Он пригласил маму и ее подругу к себе встречать Новый год. Жил он в старинной русской гостинице, словно сошедшей со страниц сказки, — с расписной крышей, нарядными фронтонами и тонкой лепниной вокруг окон и на веранде. Войдя, мама увидела на столике в стиле рококо бутылку с иностранной надписью «Шампанское». Вообще — то отец никогда раньше шампанского не пил, только читал о нем у иностранных авторов.
К этому времени мамины однокашники уже прознали о ее романе. Мама, возглавлявшая студенческую организацию, часто ходила к папе с долгими докладами и возвращалась, как было замечено, далеко за полночь. У папы было и несколько других обожательниц, в частности, мамина подруга, приходившая в тот новогодний вечер, но по папиным взглядам, нежным насмешкам над мамой и тому, как они стараются использовать всякую возможность, чтобы оказаться рядом, подруга поняла, что они любят друг друга. Когда ближе к ночи девушка засобиралась, стало ясно, что мама остается. Под бутылкой из — под шампанского папа потом нашел записку: «Увы! Мне незачем больше пить шампанское! Пусть бутылка всегда будет полна для вас!»
В ту ночь отец спросил маму, была ли у нее связь с кем — нибудь до него. Она рассказала ему о прежних своих отношениях с мужчинами и сказала, что по — настоящему любила только Брата Ху, но он погиб от рук гоминьдановцев. Затем, в соответствии с новым коммунистическим моральным кодексом, который, отменяя обычаи прошлого, декларировал равенство мужчин и женщин, отец рассказал маме о себе. У него была возлюбленная в Ибине, но они расстались, когда он отправился в Яньань. И пока он был в Яньани, и потом, в дни партизанской войны, он встречался с несколькими девушками, но тогда нечего было и думать о женитьбе. Одна из его девушек впоследствии вышла замуж за Чэнь Бода, который прежде возглавлял отдел Яньаньской академии, где работал и отец, но затем приобрел огромную власть, став секретарем Мао.
Когда «чистосердечные признания» подошли к концу, отец сказал, что подаст в горком партии Цзиньчжоу заявление с просьбой разрешить ему «говорить о любви» (
На следующий день мама написала домой, что встретила человека, который ей очень нравится. Поначалу бабушка и доктор Ся отнеслись к этому известию настороженно, потому что отец был чиновником, а чиновники всегда пользовались у простых китайцев дурной славой. Не говоря уж о прочих пороках, одной привычки к неограниченной власти было достаточно, чтобы усомниться в их уважительном отношении к женщинам. Бабушка сразу же заподозрила, что у отца уже есть жена, а маму он хочет взять в наложницы. Ведь обычно в Маньчжурии мужчины его возраста давно были женаты.
Примерно через месяц руководство сочло, что харбинская группа может без всяких опасений вернуться в Цзиньчжоу. Партия сообщила папе, что он вправе «говорить о любви» с мамой. Заявления подали еще двое, но опоздали. Одним из них был Лян, мамин подпольный связной. Он очень огорчился и попросил перевести его из Цзиньчжоу в какое — нибудь другое место. Ни он, ни другой поклонник, подавая заявление, и словом не обмолвились о своих намерениях маме.
Вернувшись, отец узнал, что назначен главой цзиньчжоуского отдела пропаганды. Через несколько дней мама привела его домой — представить семье. Как только он вошел, бабушка повернулась к нему спиной, отказываясь ответить на приветствие. Папа был смугл, очень худ (он отощал, когда был в партизанском отряде), казалось, ему хорошо за сорок и бабушка ни капли не сомневалась, что он давно женат. Доктор Ся держался вежливо, но суховато.
Вскоре отец ушел. Тут бабушка залилась слезами. «От чиновника нельзя ждать добра», — восклицала она. Однако доктор Ся уже успел понять по папиному поведению и маминым словам, что коммунисты очень жестко контролируют своих людей и человек на таком посту просто не может пойти на обман. Бабушку это не слишком убедило: «Он же из Сычуани. Откуда коммунистам знать, ведь он из таких дальних мест!»
Бабушка никак не могла успокоиться и продолжала высказывать подозрения, но другие члены семьи прониклись к папе симпатией. Доктор Ся прекрасно с ним ладил, они, бывало, разговаривали часами. Юйлинь с женой также полюбили его. Жена Юйлиня происходила из очень бедной и несчастной семьи. Ее мать принудили к замужеству после того, как дед проиграл дочь в карты. Брат попал в японскую облаву и три года провел на исправительных работах, подорвавших его здоровье. Выйдя за Юйлиня, она должна была каждый день подниматься в три часа утра, чтобы успеть приготовить множество блюд, соответствовавших изощренному маньчжурскому ритуалу. Бабушка заправляла домом, и, хотя теоретически они принадлежали к одному поколению, жена Юйлиня чувствовала, что стоит ниже ее, потому что они с мужем зависят от семьи Ся. Отец был первым человеком, взявшим себе за правило обращаться с ней как с равной, что в корне расходилось с китайской традицией. Несколько раз он дарил супругам билеты в кино, а это было редким в их жизни удовольствием. Впервые на своем веку они встретили чиновника, который не важничал перед ними, и жена Юйлиня считала, что коммунисты несравненно лучше всех своих предшественников.
Не прошло и двух месяцев после возвращения из Харбина, как родители подали заявление. С точки зрения традиции, брак представлял собой договор между двумя семьями — ни гражданской регистрации, ни свидетельства о браке не существовало. Но отныне для тех, кто «участвовал в революции», партия играла роль главы семьи. Установленное ею правило выглядело так: «28–7–полк. — 1». Это значило, что мужчина должен быть не моложе двадцати восьми лет, состоять в партии не меньше семи лет и иметь звание не ниже полковника; единица обозначала единственное требование к женщине — работу на благо партии не меньше года. Папе было двадцать восемь (китайцы считают, что новорожденный уже год живет на свете), он состоял в партии больше десяти лет, а должность его соответствовала заместителю командира дивизии. Хотя мама не была членом партии, ей зачли подпольную деятельность, а вернувшись из Харбина, она поступила на полную ставку в так называемую Женскую федерацию, где занималась тем, что освобождала наложниц и закрывала бордели, призывала женщин шить тапки для армии, устраивала на учебу и на работу, рассказывала им о правах и следила, чтобы их не выдавали замуж против воли.
Теперь Женская федерация была маминой «рабочей единицей» (
В тот день, собираясь переселиться к отцу, мама скатала тюк из постельного белья и одежды, надела свое любимое бледно — голубое платье и белый шелковый шарф. Бабушка пришла в ужас. Неслыханно, чтобы женщина являлась в дом жениха своими ногами. Мужчине следовало послать за ней паланкин. Если она идет пешком, это означает, что мужчина ее не ценит и на самом деле в ней не нуждается. «Кто сейчас думает обо всей этой чепухе?» — сказала мама, увязывая тюк. Но бабушка не могла смириться с мыслью, что у ее дочери не будет традиционной торжественной свадьбы.
С самого рождения девочки каждая мать начинала собирать для нее приданое. Как предписывал
