она донашивала Сяохэя и часто начинала собрания с добродушной самокритики. Но Мао выступал против ограничения рождаемости. Он видел страну большой, сильной, с огромным населением и говорил, что если американцы сбросят на Китай атомные бомбы, китайцы просто «продолжат размножаться» и стремительно восстановят свою численность. Он также разделял традиционный крестьянский взгляд на детей: чем больше рук, тем лучше. В 1957 году он лично назвал знаменитого пекинского профессора, выступавшего за контролирование рождаемости, «правым элементом». С тех пор о данной теме вспоминали редко.
Мама забеременела в 1959 году и, в соответствии с правилами, написала в партию заявление с просьбой разрешить ей аборт. Разрешение партии было необходимо отчасти потому, что операция в то время считалась опасной. Мама отметила, что занята работой во имя революции и будет лучше служить народу, если у нее не будет еще одного ребенка. Ей разрешили аборт, очень болезненный из — за примитивности используемого метода. В 1961 году она вновь поняла, что ждет ребенка; на этот раз аборт был невозможен по мнению врачей, самой мамы и партии, которая давала разрешение не чаще, чем раз в три года.
Наша домработница тоже собиралась родить. Она вышла замуж за бывшего папиного слугу, работавшего теперь на фабрике. Бабушка готовила им обеим яйца и соевые бобы, купленные на талоны родителей, и рыбу, выловленную отцом и его сослуживцем. В конце 1961 года домработница родила мальчика и поселилась вместе с мужем.
В то время, когда она еще ходила в столовые за нашей пищей, отец увидел в саду, как она запихивает в рот и жадно жует кусок мяса. Он отвернулся и отошел в сторону, чтобы не смущать ее. Рассказал он нам об этом лишь через годы, раздумывая о несбывшихся мечтах своей юности, главная из которых была положить конец голоду.
Когда домработница ушла, из — за положения с продуктами мы не могли позволить себе взять новую. Женщины из деревни, желавшие получить это место, не имели права на городской паек. Бабушке и тете пришлось воспитывать нас пятерых.
Самый младший мой брат, Сяофан, родился 17 января 1962 года. Его единственного наша мама кормила грудью. До рождения она хотела отдать его на сторону, но потом так прикипела к нему сердцем, что он сделался ее любимцем. Мы все играли с ним, как с большой куклой. Он вырос окруженный любовью, что придало ему, по маминому мнению, легкость в общении и уверенность в себе. Отец уделял ему гораздо больше времени, чем до этого нам. Когда Сяофан стал играть в игрушки, отец каждую субботу относил его в универмаг в конце нашей улицы и покупал ему новую игрушку. Как только Сяофан, по какой бы то ни было причине, начинал плакать, отец все бросал и кидался к нему.
В начале 1961 года, видя гибель десятков миллионов людей, Мао решил отказаться наконец от своей экономической политики. Он неохотно позволил прагматичному председателю КНР Лю Шаоци и генеральному секретарю партии Дэн Сяопину по — настоящему взяться за управление страной. Мао пришлось выступить с самокритикой, но она была полна снисходительности к себе и всегда звучала так, будто он обречен нести крест за бездарных чиновников всего Китая. Затем он великодушно призывал партию «извлечь уроки» из ужасающего опыта, но о содержании этих уроков рядовые чиновники судить не могли: Мао указывал, что они оторвались от дум и чаяний простых людей и принимали неверные решения. Бесконечные выступления с самокритикой, начиная с Мао, маскировали реальную ответственность, к которой никого так и не привлекли.
Тем не менее, дела стали поправляться. Прагматики провели ряд серьезных реформ. Именно тогда Дэн Сяопин сказал: «Неважно, белая кошка или черная, лишь бы ловила мышей». Прекратилась массовая выплавка стали. Безумные экономические планы заменили реалистичными. Закрыли общественные столовые, доход крестьян определялся их трудом. Им вернули конфискованную коммунами собственность, включая сельскохозяйственные орудия и домашний скот, позволили иметь небольшие личные наделы. В некоторых районах землю фактически сдавали крестьянам в аренду. В промышленности и торговле официально разрешили элементы рыночного хозяйства, и через пару лет экономика встала на ноги.
Одновременно с либерализацией экономики началась политическая оттепель. Со многих помещиков сняли ярлык «классового врага». Немало пострадавших от предыдущих чисток реабилитировали. Это относилось к «контрреволюционерам» 1955–го, «правым элементам» 1957–го и «правым оппортунистам» 1959 года. Поскольку в 1959 году маме сделали выговор за «правый уклон», в качестве компенсации в 1962 году ее повысили на один разряд. Появилась большая свобода в области литературы и искусства. Жизнь в целом стала более спокойной. Отцу и матери, да и многим другим, казалось, что режим демонстрирует способность исправлять свои ошибки и учиться на них — и это восстановило их веру в государство.
Я же тем временем жила в коконе, за высокими стенами территории провинциальной администрации. Меня трагедия напрямую не касалась. В этой «безоблачной» атмосфере и началось мое отрочество.
12.
Когда в 1958 году мы с мамой пошли записываться в начальную школу, меня нарядили в новую розовую вельветовую куртку и фланелевые штаны, а в волосы повязали широкую зеленую ленту. Мы направились прямо в кабинет директрисы, которая ждала нас вместе с завучем и учительницей. Они почтительно улыбались и уважительно обращались к маме «заведующая Ся». Потом я узнала, что школа находилась в ведении маминого отдела.
Меня пригласили на особое собеседование, потому что мне было только шесть лет, а в школы, из — за малого их количества, брали с семи. Но в этот раз даже отец не возражал против некоторого отступления от правил, они с мамой хотели отдать меня в школу пораньше. Я без запинки декламировала классическую поэзию, красиво писала, и в школе меня сочли достаточно развитой. Я выдержала обычное вступительное испытание, после чего директриса и ее коллеги решили принять меня в виде исключения. Родители очень мною гордились. Многих детей их сослуживцев не приняли.
Все желали, чтобы их дети учились именно в этой лучшей в Чэнду, главной, «ключевой» школе провинции. Попасть в «ключевые» школы и университеты было очень сложно, принимали туда строго по результатам экзаменов, детям из семей партработников поблажек не делали.
Каждый раз меня представляли новой учительнице как «дочь заведующего Чжана и заведующего Ся». Мама часто приезжала в школу на велосипеде по работе. Однажды резко похолодало, и она привезла мне теплую зеленую вельветовую куртку с вышитыми на ней цветами. В класс ее занесла сама директриса. Я очень смутилась, на меня смотрел весь класс. Как большинство детей, я стремилась не выделяться из рядов сверстников, быть как все.
Каждую неделю мы сдавали экзамены. Оценки вывешивались на доске. Я всегда шла первой в списке, чем раздражала других детей. Иногда они мне мстили: обзывали «барышней из благородной семьи» (
Предметы были такие же, как в западной школе, если не считать той поры, когда мы плавили сталь. Политических занятий не проводилось, но мы много занимались спортом; бегали, прыгали в высоту и в длину, плавали, упражнялись в гимнастическом зале. После уроков посещали секции. Меня приняли на теннис. Поначалу отец не хотел, чтобы я стала спортсменкой — это было целью обучения. Но тренер, красивая молодая женщина, пришла к нему в своих изящных шортах — отец, в частности, курировал спорт — и с очаровательной улыбкой объяснила, что, поскольку в Китае пока мало кто играет в теннис, самую элегантную игру, — его дочь может «подать народу пример». Пришлось отцу согласиться.
Я любила наших замечательных учителей, они умели сделать свой предмет необычным и увлекательным. Помню преподавателя природоведения Да — ли, который рассказывал нам, почему летают спутники (русские только что запустили на орбиту свой первый спутник), о будущих полетах на другие планеты. Во время его уроков даже самые непослушные мальчишки сидели как завороженные. Я слышала от одноклассников, что он бывший «правый элемент», но мы этих слов не понимали и они ничего не значили для нас.
