Память (Книга вторая)

Верховного Главнокомандования спасла это историко — архитектурное сокровище Польши и всей Европы.

В Вавель победителей пригласили хозяева: «осмотреть гробницы тех, кто когда-то властно правил Польшей».

Я объяснил, что русских офицеров
Сюда влекло желание другое -
Здесь погребен, друг нашего поэта
И друг свободы — значит, друг наш дважды.
И мы пришли, чтоб возложить венок,

Зримо вижу картину, как наш Анатолий с венком весенних цветов идет в группе друзей — фронтовиков сквозь толпу посетителей, которая уважительно расступается пред их сияющими орденами и медалями, пред этим венком.

Сначала показалось непонятным -
Как окружая королей заботой,
Здесь умные рабы не рассчитали,
Что королям, должно быть плохо спится
В соседстве с верным рыцарем свободы,
Однако вскоре объяснилось все…

Русские офицеры весны 1945 года не смотрели на помпезные гробницы королей, на величественные своды, на витражи, резные колонны и решетки художественного литья — они шли, провожаемые любопытными и почтительными взглядами, прямо к простым железным перильцам, что скромно расположились средь каменного пола, огораживая вход в подземелье.

Да, он лежит под мраморным надгробьем
Невдалеке от Яна Казимира,
Совсем невдалеке от Сигизмунда,
Но, чтобы не тревожить сих последних,
Его похоронили в подземелье,
И вход закрыт железною плитой.

Поэт, если он истинный поэт, увидит смысл и символ в обыденном, зорко заметит то, мимо чего бездумно пройдут тысячи нас, обычных смертных.

Изгнанник в жизни и за гробом узник,
Прими поклон хотя бы лишь за то,
Что говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В единую семью соединятся.

Последние две строки я знал с детства и вспоминал их, когда впервые побывал в Вавеле, где было тогда не так людно. Вспомнились они мне и сейчас, в пестрой и густой толпе современных туристов. Снова величественные фигуры Александра Пушкина и Адама Мицкевича встали в памяти рядом, соединенные тем общеизвестным стародавним рукопожатием, о коем в не совсем обыденных, теперь уже далеких обстоятельствах вспоминал незнаменитый русский поэт Анатолий Чивилихин, ныне покойный… Пусть живет средь людей и народов вечная добч ропамять!

42

Открытое письмо Доржийну Дашдаваа, заведующему кафедрой русского языка и литературы Высшей партийной школы при Центральном Комитете Монгольской народно — революционной партии

'Дорогой Доржийн!

Временами вспоминаю наше доброе знакомство, последующие за ним встречи, неспешные долгие разговоры обо всем на свете — о «Сокровенном сказании» и «Слове о полку Игореве», о русской литературе XIX века и монгольском переводе трех с лишним сотен томов «Ганджура» и «Данчжура» в XVIII, о Москве и Улан — Баторе, о науке и народных обычаях, о женах и детях, о космосе и человеческой душе, о зарплате и снабжении, о политике и истории, о Чили и Кампучии, Америке и Китае, прошлом и будущем.

Храню твои письма и открытки, написанные чистейшим русским языком, и мою книгу, переведенную тобой на монгольский, с твоей дарственной надписью.

А помнишь заседание ученого совета в Московском университете, где ты защищал свою интересную диссертацию о языке Максима Горького и особенностях перевода его романа «Мать» на твой родной язык? Накануне мы просидели полночи над твоим вступительным докладом, уточняя филологические термины. Ты волновался ут,ром, старательно делал внд невозмутимейшего человека, но я — то чувствовал и знал, чего тебе, друг, это стоило! Однако все прошло хорошо, как и должно быть, и я с удовольствием вспоминаю твою отличную защиту, посещение посольства Монгольской Народной Республики и наше скромное застолье с холодной русской водкой, теплыми бурятскими бозами, горячими монгольскими блюдами и замечательным, обжигающим белым пламенем калмыцким чаем…

Однажды мы заговорили о русских путешественниках и ученых, сделавших так много для того, чтобы мир узнал о природе, истории, народе Монголии, вспоминали Бичурина и Кафарова, Пржевальского и Потанина, Ядринцева и Певцова, Козлова и — с особенным почтениемГрумм-Гржимайло. У меня на столе как раз лежали книги этого исследователя Центральной Азии, в их числе и второй том фундаментальнейшего исследования о Западной Монголии и Урянхайском крае, впервые изданный в Улан — Баторе на русском языке по решению Учебного комитета Монгольской Народной Республики вскоре после наших революций. Кажется, я говорил тебе, что замечательный ученый был потомком одного из древнейших родов Европы, а по матери — родственником декабриста — историка А. О. Корниловича и белорусского историка М. О. Без — Корниловича?

Никто из прежних путешественников не пахал столь глубоко на таком обширном поле, как Монголия, и едва ли кому — нибудь удастся повторить научный подвиг Григория Ефимовича! Глубокие исследования по географии, геологии, почвоведению, метеорологии, зоологии, ботанике, экономике, антропологии, этнографии, историй. Сейчас, пожалуй, несколько институтов не справятся за такой срок с работой, которую проделал Г. Е. ГруммГржимайло с несколькими спутниками — сотрудниками. За полтора года ученый прошел 7250 километров, из них шесть тысяч — первым, сделал 140 гипсометрических и анероидных измерений, определил географические координаты 30 пунктов, стал первым европейцем, добывшим лошадь Пржевальского. На доске научных соревнований каждого института, снаряжающего экспедиции, можно бы вывесить в качестве образца перечень того, что привез из Центральной Азии в конце прошлого века Григорий Ефимович Грумм-Гржимайло: 114 экземпляров крупных и средних млекопитающих, более 100 мелких, 1150 экземпляров птиц, 700 яиц с гнездами, около 100 экземпляров рыб, 105 — пресмыкающихся и земноводных, 35000 экземпляров насекомых, 800 листов гербария, 850 образцов горных пород, множество журналов с монгольскими песнями, преданиями, словниками, статистическими таблицами, ящики с негативами и материалами других заданий; вот какие истинные рыцари науки, Доржийн, закладывали фундамент наших знаний друг о друге!

А второй том «Западной Монголии и Урянхайского края», целиком посвященный истории твоей родины с древнейших времен, — монументальное научное сочинение в девягьсот широкоформатных страниц, — даже сравнить, кажется, не с чем, и я его читаю как захватывающий роман, с недоумением и сожалением отмечая, что такого концентрированного и глубокого труда о моей стране и моем народе пока не создано… Близкие Григория Ефимовича рассказывали мне о том, как трудны были его последние дни, омраченные тяжелой болезнью, как он, мужественно борясь со смертью, скончался весной 1936 года. Хоронили его все московские Грумы и ленинградские Груммы, знакомые и незнакомые сограждане, советские ученые во главе с президентом Академии наук Александром Петровичем Карпинским, бессменно занимавшим этот высокий выборный пост с мая 1917 года и умершим через несколько месяцев после своего друга и коллеги…

И может, ты не знаешь, Доржийн, что на похороны Г. Е. Грумм-Гржимайло срочно вылетела тогда из УланБатора большая группа монгольских ученых? Успели, и никому не позволили нести гроб с телом покойного — ни у дома на улице Графтио, ни на Волковом кладбище, попросили предоставить это право им. Выступивший на гражданской панихиде монгольский ученый сказал, что в его народе живет память о седобородом русском, который прошел всю Азию и знал, как растут горы и рождаются моря. Схоронили его по соседству с великим писателем Николаем Лесковым…

Об истории мы много с тобой говорим при наших встречах. В прошлом каждого народа были и темные, и светлые страницы, заполненные описанием деяний героев и злодеянии антигероев. Однажды у нас зашел разговор о Чингиз-хане. Я сказал, что это был, видно, сильный мужик, если сумел… А ты вдруг перебил, возразив, что этот ужас какой сильный мужик загубил миллионы людей по всем сторонам света и омертвил свой народ, выключив его на много веков из мировой истории.

Да, Доржийн, я знаю это. Современный монгольский историк Ш. Сандаг пишет: «Тотальная мобилизация людских и экономических ресурсов нанесла Монголии серьезный ущерб. Монгольские воины, огнем и мечом покоряя чужие страны и оставаясь там в качестве полицейской силы Монгольской империи, не вернулись, а рассеялись и ассимилировались с более многочисленными народами на местах. Жестоко пострадала и экономика страны, поставленная на службу военным авантюрам».

Чингиз-хан и его потомки алчно грабили всех и вся, ничего не оставив после себя, кроме тяжких