Чивилихинская «Память» дает в этом смысле новую пищу для размышлений. В частности, поправляя историков, в сакых последних изданиях о декабристах пишущих, что к амнистии 1856 года в разных местах Сибири их нашлось всего 19 человек, из которых 16 вернулись в Россию, а трое умерли в изгнании, автор рассказывает о пятерых, оставшихся в Сибири. Среди них почти на полвека пережил дату восстания поэт Владимир Раевский. Ровно через 56 лет ' — 14 декабря 1881 года — был похоронен в Иркутске единственный крестьянин — декабрист Павел Дунцов — Выгодскии. На десять месяцев дольше него прожил Александр Луцкий, умерший в 1882 году на поселении близ Нерчинских горных заводов. Тот самый Александр Луцкий, внук которого, красный командир Алексей Луцкий, был сожжен японцами в паровозной топке вместе с Сергеем Лазо…
А ведь Луцкий был не только одним из самых юных декабристов, но еще и самым слабым здоровьем. Единственный из декабристов — северян' он был отправлен по этапу с партией уголовников и пробыл в пути в обшей сложности около года, единственный из декабристовдворян был подвергнут наказанию розгами. Так какой же неистребимый пламень жизни горел в этом необыкновенном человеке, отважившемся к тому же на два побега, дольше всех своих товарищей пробывшем в каторжных работах и все же пережившем их!
Среди декабристов были, пишет Владимир Чивилихин, 'первоклассные поэты и прозаики, страстные публицисты, талантливые переводчики, философы, филологи, юристы, географы, ботаники, путешественники — открыватели новых земель, инженеры — изобретатели, архитекторы, строители, композиторы и музыканты, деятели народного образования, просветители коренных народов Сибири, доблестные воины, пионеры — зачинатели благих новых дел, и просто граждане с высокими интеллектуальными и нравственными качествами.
Конечно, они составили целую эпоху в русской истории и сами были ее творцами, являя собой перспективный общественно — социальный вектор'.
Так можно ли писать о них бесстрастно? Или о других, по — своему одержимых, которые встретились писателю в его долгом путешествии в прошлое? Вряд ли. Тем более Владимиру Чивилихину, который вошел в литературу как писатель остро драматичный. Достаточно вспомнить, какую критическую бурю вызвал острейший конфликт повести «Елки — моталки» между человеком — тружеником по природе своей и по всему мировоззрению, Родионом Гуляевым, и тунеядцем Евксентьевским, для которого паразитизм стал тоже своего рода осознанным кредо. За повести «Елки — моталки», «Серебряные рельсы» и «Про Клаву Иванову» Владимир Чивилихин первым из русских писателей в 1967 году был удостоен премии Ленинского комсомола. А его страстные, бескомпромиссные выступления в защиту от бесхозяйственности кедровых лесов, «светлого ока Сибири» — озера Байкал, самой почвы родной русской земли, вошедшие в книгу «По городам и весям», снискали ему славу острейшего современного писателя — публициста и принесли Государственную премию РСФСР.
Вот и в «Памяти» он выступает страстным защитником… Чего? Самой нашей великой истории и культуры! Защитником, потому что и на это духовное богатство, святая святых наше, ведутся непрерывные атаки, открытые или лицемерно маскируемые, тем более нетерпимые в нынешних условиях обострившегося идейного противоборства двух систем общественного развития.
Итак, страсть, открытая заинтересованность, та тенденциозность, о которой в свое время говорил В. Белинский и без которой не может родиться ничего истинно великого, ведет Владимира Чивилихина в глубь прошлого. А «под пеплом древности» столько света! Неугасимого духовного света, зажженного нашими предшественниками. Света любви и верности своему народу, а значит, и гуманизму вообще, всему человечеству. Автор «Памяти» щедро приводит все новые и новые ярчайшие свидетельства такой истинно гуманистической любви русских людей к Отечеству, порою просто потрясающие. Таковы, например, строки из черновых набросков Н. Н. Миклухо — Маклая, найденных недавно в Австралии у его потомков.
«Память» — это не хладнокровное исследование ученого, которому все равно, что исследовать. «Память» — это взволнованное и волнующее слово гражданина, патриота нашей Советской Родины, и в частности той ее части, которая «союз нерушимый республик свободных навеки сплотила». Это — слово интернационалиста до мозга костей. «Память» — это слово писателя — коммуниста.
Авторская пристрастность, прорывающаяся порой в прямых лирических отступлениях, а подспудно пронизывающая все произведение, как бы растворяющаяся в его ткани, не противоречит другому важному качеству «Памяти»: основательности, доказательности книги.
Не во всякой докторской монографии встретишь столько идей, которые открывают дорогу исследователям, идущим вослед, дают простор для развития научного поиска. Высокую оценку «Памяти» дали в печати ученые — филологи и историки, многие известные критики, литературоведы, прозаики, публицисты. Но главное, обращаясь к книге, любой может сам проверить авторские предложения и расчеты, обратиться, если его не убеждает авторский комментарий, к первоисточникам, на которые Владимир Чивилихин ссылается со щедростью, хотя и непозволительной в «чисто» художественном произведении, но вполне уместной вот в таком новаторском как по форме, так и по содержанию романе.
Колоссален объем знаний, привлеченных и переработанных писателем. Десятки, может, сотни источников! Это пока, к сожалению, большая редкость в художественно — публицистическом произведении. И как всегда, когда есть основная идея, в данном случае — величие и огромная историческая глубина культуры нашей Родины, вокруг нее и в доказательство ее автором немедленно осваивается и привлекается новейший материал. Можно согласиться с историком В. В. Каргаловым, заметившим, что многие, вероятно, только из «Памяти» подробно узнали об открытии советскими историками в Сибири, на Белом Июсе, рисунков древних охотников. Можно и добавить: не тем ли путем широкие круги читателей узнали об исследованиях украинским математиком А. С. Бугаем Змиевых валов, гигантских фортификационных сооружений оборонительного характера, возвести которые было под силу лишь большой и хорошо организованной древней государственной федерации? (А ведь датируются они с помощью радиокарбонного анализа древесного угля обожженных стволов, заложенных внутрь валов, 270 годом нашей эры, а один из них — даже 150 годом до нашей ' — Г.Ч.) Или — о многолетних, воистину патриотических трудах архитектора — реставратора П. Д. Барановского? Или — не только о колоссальных по масштабам и объему исследованиях Г. Е. Грумм-Гржимайло, но и о самой его подвижнической жизни? И еще о многом, многом другом…
И вот что крайне важно в этой глубоко научной в основе своей книге: она написана настоящим большим писателем, не литераторомпопуляризатором, нет, мастером — публицистом и прозаиком. Художественно убедителен, например, образ Субудая — не просто жестокого воителя, но и старика, любящего своих сыновей, понимающего всю сложность своего и их положения, если не сбережет он в этом трудном походе чингизидов и добычу… В «Памяти» — чудесный сплав высокой художественности с подлинной документальностью. Подлинной! Это не игра в «документ» только потому, что документальную литературу современный читатель ценит подчас чуть ли не выше обычной прозы. Строгость своего отношения к фактической основе автор подчеркивает: «Я пользуюсь привилегией писателя придумывать мелкие подробности, не имея права сочинять факты, искажающие большую историческую истину». Любопытно, что жизнь, новейшие данные научных исследований не раз подтверждали выдвинутые в «Памяти» и художественно обоснованные гипотезы (например, о наличии у защитников Козельска железных масок, делавших их неуязвимыми для татарских стрел, и Др.). В другом месте, рассуждая о различии между профессиональным ученым и писателем, взявшимся за историческую тему, Владимир Чивилихин пишет: «Задача историка заключается в том, чтобы объективно раскрыть, что, как и почему все происходило в прошлом; литератор же обязан опереться на достижения исторической науки и, рассмотрев годы и события сквозь призму своего мировидения, подсветить их личным фонарем и, может быть, внести в них сегодняшний смысл, сообразуясь с главными векторами общественного развития…»
С декабристов Владимир Чивилихин только начал свое путешествие в прошлое — как с великого нравственного примера, выражающего духовную сущность своего народа. А в принципе народ и есть главный или даже единственный герой его книги. Прежде всего народ русский. Это естественно, поскольку и сам автор — плоть от плоти и кровь от крови этого народа. Владимиру Чивилихину дороги и свои рязанскиеиз — под Пронска — корни, и духовные корни нашей культуры, уходящие глубоко за пределы русского средневековья, во времена языческие, когда складывались и язык народа, и, может, не столь еще философское, сколь поэтическое Осмысление им своей жизни, и ее уклад… Кому дорога и близка Сибирь,
