после смерти Гоголя в «Русском вестнике» сводный брат Александры Смирновой Л. Арнольди, «Гоголь был необыкновенно весел во всю дорогу, опять смешил меня своими малороссийскими рассказами»…
В Спасском Гоголь вел нормальный, здоровый o6раз жизни, и ничто, казалось, не предвещало ее близкого конца. «Все время, которое он там прожил, — вспоминал Арнольди, — он был необыкновенно бодр, здоров и доволен. Гоголь жил подле меня во флигеле, вставал рано, гулял один в парке и поле, потом завтракал и запирался часа на три у себя в комнате. Перед обедом мы ходили купаться с ним. Он уморительно плясал в воде и делал в ней разные гимнастические упражнения, находя это здоровым. Потом мы опять гуляли с ним по саду, в три часа обедали, а вечером ездили иногда на дрогах, гулять, к соседям или в лес».
И далее в этих воспоминаниях идет сообщение чрезвычайно важное. «К сожалению, сестра моя скоро захворала, и прогулки наши прекратились. Чтобы рассеять ее, Гоголь сам предложил прочесть окон чание второго тома „Мертвых душ“ (разрядка моя. —. Ч.), но сестра откровенно сказала Гоголю, что ей теперь не до чтения и не до его сочинений. Мне показалось, что он немного обиделся…>
О, эти достоверно-противоречивые свидетельства очевидцев! По воспоминаниям Александры Смирновой, Гоголь в Спасском предлагал ей послушать и даже прочел не окончание второго тома «Мертвых душ», а всего лишь их первую главу, которую она «нашла пошлой и скучной». От ее глаза не ускользнуло, что между прогулками, работой и безмятежными минутами отдыха Гоголь побаливал физически, страдал душевно, временами чурался людей и «весь был погружен в себя».
В середине лета Смирнова и Гоголь вернулись в город.
Арнольди: «В Москве он каждый вечер (разрядка моя. — В. Ч.) бывал у сестры и забавлял нас своими рассказами». Остаток лета Гоголь провел на дачах Шевырева, Щепкина и Аксакова. Физическое и душевное состояние его .ухудшалось, он часто бывал угрюм, зол и старательно избегал общества женщин. Много писалось о его усиливающейся религиозности и психической неуравновешенности, но вот мнение В. А. Соллогуба, близко знавшего писателя в последние годы его жизни и нарисовавшего тонкий психологический портрет великого художника: «Он страдал долго, страдал душевно — от своей неловкости, от своего мнимого безобразия, от своей застенчивости, от безнадежной любви, от своего бессилия перед ожиданиями русской грамотной публики, избравшей его своим кумиром. Он углублялся в самого себя, искал в религии спокойствия и не всегда находил; он изнемогал под силой своего призвания, принявшего в его глазах размеры громадные, томился тем, что непричастен к радостям, всем доступным, и изнывал между болезненным смирением и болезненной, несвойственной ему по природе гордостью».
В последний раз Александра Смирнова увиделась с писателем за несколько месяцев до его смерти. Они вместе побывали на представлении «Ревизора» в Малом театре… И нам пора бы с ней проститься.
Любознательный Читатель. А какова ее судьба?
— Александра Смирнова пережила мужа на двенадцать лет, Гоголя — на тридцать. Всеми забытая, вконец обедневшая, она сошла с ума и умерла в Париже в 1882 году. Гроб с ее телом был доставлен в Москву. Ее скромное надгробие — дикий черный камень с крестом над ним — вот все, что напоминает о бывшей близкой приятельнице Пушкина, Жуковского и Гоголя. Его можно и сейчас увидеть в некрополе Донского монастыря у церкви Михаила Архангела, в котором собраны старинные надгробия.
На него, этот камень, кто-то и сегодня приносит цветы. Когда мы с Еленой последний раз были в Донском, шла ранняя весна, и на приметном черном валуне лежал маленький желтый цветок мать-и- мачехи…
Одна из квартир сегодняшнего Тбилиси превращена в музей, где потомки сына А. О. Смирновой-Россет бережно хранят все три ее известных портрета, портрет Н. М. Смирнова, мебель и вещи, перевезенные сюда из Петербурга после ее смерти.
Подлинники .писем, дневников и документов А. О. Смирновой-Россет находятся ныне в Ленинской библиотеке.
30
Козельск. Названьице вроде бы скромное и городок донельзя скромный. Стоит, правда, хорошо — на горе, над жиздринской кручей, и в памяти русских людей занимает особое, свое, только ему принадлежащее место, — во время первого нашествия кочевой орды в XIII веке быстро пали даже княжеские столицы Рязань и Владимир, а этот городок сражался семь недель! Что за герои в нем жили? Что за крепость здесь стояла? Каким образом она была все же взята? Почему козлянам тогда никто не помог? Кто такой был малолетний князь Василий, утонувший в крови?
Новые и новые вопросы… Как орда оказалась здесь, уже в Черниговском княжестве? Сколько у нее было воинов? Какой осадной техникой располагала? Чем в течение полутора месяцев кормилась тут конница весной 1238 года? Кто командовал степным войском? Какие потери оно понесло? Каким путем ушло отсюда? Что говорит археология? Что пишут о козельской обороне специалисты-историки? Как отразилось в русской литературе одно из ключевых событий истории нашего народа? Сохранились ли тут, на месте, какие-нибудь предания? Есть ли топонимические следы события?..
Все эти вопросы, которые я ставил перед собой в Козельске, не так просто было разрешить вдруг, и местный краевед Василий Николаевич Сорокин, с которым мы тут быстро сошлись, лишь увеличил поначалу объем недоумений и неясностей, спеша показать нам побольше, и пришлось, заметив в торопливых пояснениях неточности и приблизительности, подчиниться его страсти гида, ясно поняв, что надобно приехать сюда еще раз, специально для работы, а может быть, и не раз, — история захватывала меня, и хотелось узнать минувшее поглубже, подоскональнее, начав с исторических истоков этого необыкновенного события русского средневековья…
А пока переезжаем Жиздру и направляемся к приметному месту за ней, где обязательно, как в Обнинске, Калуге, Перемышле и Нижних Прысках, надо бы приостановиться.
Назвать это место «пустым» не решился бы даже тот давний привередливый проезжий, несмотря на то, что оно всегда официально именовалось пустынью. Так оно, имеющее, как и Козельск, некую тайну, зовется и сегодня, так будут, наверное, называть его и послезавтра, когда значимость этого примечательного и неповторимого уголка родной земли в корне обновится по сравнению с временами давно минувшими и нынешними…
Одна обитель в прежние времена славилась богатыми вотчинами, другая — особым благочестием, третья — торговлей; были и такие, что злее других эксплуатировали приписных крестьян или скрывали за своими стенами ужасные преступления…
Ничего подобного из упомянутого выше не числилось за Оптиной пустынью. Это был ординарный бедный монастырек. Во вкладной его книге XVIII века значится, что царь Петр Алексеевич пожертвовал «десять пуд меди», князь Иван Черкасский «хлеба десять четвертей», некто Василий Полонский сорок алтын, козельский стольник Василий Юшков «сосуды белые оловянные», за которые при продаже был выручен рубль, а какой-то старец Мелетий «невод да крюк железный». И не было в Оптиной пустыни ни древней иконки, ни «святого» источника, ни достославного христианнейшего основателя…
Крепостных Оптина пустынь не имела, в середине XIX века жило здесь около ста монахов, которые обрабатывали принадлежавшую монастырю землю, косили луга и ловили рыбу на своем участке Жиздры, прибегая и к наемному, батрацкому труду. И с той же середины века взялась расти необычная слава Оптиной пустыни.
Дорога сюда и сейчас куда как хороша! Вековые дубы, липы и сосны сопровождают путника, окружая его по веснам птичьим благовестом, а осенью торжественной тишью. Мне показалось, что стоят они кое- где слишком правильно для стихийного леса, и Василий Николаевич подтверждает мою догадку — здесь зародилась было первая в России лесная школа, но ее перевели в Петербург, слили с тамошней, и образовалась знаменитая академия, которую полтора века спустя закончили многие из моих друзей- лесоводов. Лесопарк то подступает к Жиздре, текущей попутно, то отходит в сторонку, приоткрывая луга, старицы, Козельск и Нижние Прыски за широкой долиной. Вот он редеет, теряет подлесок и на голом взгорке, перед самой монастырской стеной, лежит на боку большое черное надгробие с оббитыми углами. «Гартунг» — с трудом разобрал я старую надпись.
— Тот самый? — спрашиваю, имея в виду генерала Гартунга, мужа старшей дочери Пушкина Марии, который застрелился в московском суде.
— Нет, его отец, — говорит Сорокин. — Здесь же похоронены два брата Россет, Осип и Александр, отец критика Писарева… Братья Киреевские тоже тут лежат…
