Констанс сделала Морите одно замечание: неплохо было бы называть гемов по именам.
— Сударыня, — сказал Морита своим обычным любезным тоном. — Этого вы не имеете права от меня требовать.
Он был сейчас очень смелым, потому что дело было во время ужина в столовой при кухне, и все гемы, в том числе Рэй, которого Морита все-таки побаивался, находились на вахте либо спали после нее, а Бет, которая могла бы поднять тучу пыли и наговорить резкостей, сидела в каюте с Джеком, ухаживая за ним после припадка.
— Почему не имею? — спросила леди Констанс. — Разве вы не слышали, как сказал Дик: на корабле не будет ни гема, ни естественнорожденного, мы все — одна команда.
— Я не только слышал, я еще и видел, — сказал Морита. — Видел оружие, которое капитан Суна носил за поясом. А еще видел, что важнее, какими глазами смотрел на меня морлок. Так что мне не хотелось спорить. Позвольте мне остаться твердым в своих убеждениях.
— Но это бесчеловечные убеждения, мастер Морита, — леди Констанс посмотрела сначала на брата, потом на Дика, словно ожидая поддержки, но лорд Гус слов не находил от возмущения, а Дик уже понимал, что из этого разговора толку не выйдет, и потому молчал, ожидая, что будет дальше.
— Нет, сударыня. Это вполне человечные убеждения. Бесчеловечно было выводить эту расу. Бесчеловечно было также внушать ей надежды, которым вы сами не дадите осуществиться. Их имена — символ этой надежды, лживое обещание того, что они когда-нибудь могут оказаться приняты в сообщество людей как равные.
— Настанет время — и мы заставим себя признать в них равных.
— «Заставим себя» — какой очаровательный оборот, сударыня. Он свидетельствует о том, что вы воевали за них, не будучи готовы признать их равными себе; что вы разрушили моей мир во имя того, во что еще не верите сами. Вашими же устами я вас обличил.
— Если бы мы не сражались за них, мы никогда не смогли бы признать в них равных.
— Ну да: сначала кучка церковников принимает догмат, а потом вся Империя тужится, пытаясь под этот догмат себя подогнать.
— Когда-то Церковь признала равенство перед Богом людей всех рас — раньше, чем это сделали любые государства. Нам не в новинку обгонять время.
— Боги мои, да ведь между последним людоедом из Конго и лордом Дизраэли разница меньше, чем между вами и вашим разлюбезным хвостатым вассалом! Дело даже не в том, как он выглядит — поймите, он иначе мыслит и чувствует; настолько иначе, насколько ни один человек иной расы, ни даже шеэд не может мыслить и чувствовать! Когда-то при помощи теологии, френологи и прочей чепухи белые пытались убедить себя, что черные созданы для рабского труда; но гемы и в самом деле созданы для рабского труда, над этим старались поколения генетиков, и искусственный отбор шел веками! Я восхищаюсь вашим упорством, но вам этого не переломить. Они неспособны к самостоятельному существованию в социуме, они могут жить только в зависимости от человека, и в конечном счете вы возьмете их в рабство, чтобы не оставлять их подыхать. Но вы будете гораздо худшими хозяевами, чем мы, потому что мы видим в них совершенное животное, а вы — искалеченного человека.
— Не могу понять, почему это сделает нас худшими хозяевами, даже если принять ваши слова за правду, — вступил наконец в беседу лорд Августин.
— А вы вспомните историю. Освобождение негров-рабов в южных штатах США и Бразилии вызвало массовую безработицу. Прежние хозяева кормили и защищали рабов, новые предоставили им свободу… подыхать с голоду. И мои слова подтверждаются — расспросите гемов, как им жилось на Джебел. Я вижу возмущение в глазах леди и предугадываю ответ: на Мауи совсем не так, там ама живут пасторальными рыболовецкими общинами под присмотром мудрых и добрых монахов. Но и на это есть историческая параллель: вы слышали о государстве иезуитов в Парагвае?
— Противники иезуитов любят рассказывать о нем всякие мерзости, — сказала леди Констанс.
— Они в основном лгут, — щедро улыбнулся Моро. — Иезуиты, прибыв в Парагвай, нашли, что индейцы-гуарани подвергаются совершенно бесчеловечным набегам работорговцев. Милосердные иезуиты пожалели индейцев и решили научить их защищать себя. Чтобы оказать отпор работорговцам, следовало объединить гуарани в большие и сильные общины, поселить в укрепленных фортах и создать из них войско. И иезуиты в этом преуспели. Правда, гуаранийскую государственность им пришлось создавать с нуля — у индейцев не было даже понятия частной собственности. У наследников Лойолы было лишь два образца для будущего государства — уже треснувший по всем швам феодально-монархический строй, все недостатки которого были иезуитам прекрасно известны — и строй, который описывали в своих книгах мечтатели-утописты вроде Мора, Кампанеллы и де Бержерака. Социализм, как его назвали позже. Его недостатки иезуитам предстояло открыть самим. Кроме того, установлению этого замечательного строя в Европе мешало то, что европейцы, несмотря на семнадцать веков христианства, все еще ценили собственность превыше своей бессмертной души. А гуарани вообще не знали такого понятия — «собственность». Этот трудолюбивый народ идеально подошел той муравьиной державе, которую отцы- иезуиты выстроили. Социализм с клерикальным уклоном. Заботливо ухоженные общественные поля и стада, сытость, грандиозный экспорт кож и кожаных изделий, ткани, зерна, какао — в обмен на оружие, лекарства и, как говорят сейчас, технологии. Одинаковые бараки, где живут туземцы, проложенные по линейке чистенькие улицы, браки по рекомендации святых отцов, секс по расписанию, роскошная церковь в центре правильного четырехугольного форта. Термитник. Индейцы сыты, защищены от бандитов, получают бесплатную медицинскую помощь и образование, которое получал в то время не каждый европейский ребенок. Вот только размножаются отчего-то плохо. Но это не главная беда. Главная беда в том, что, когда иезуитов, испугавшись их растущего влияния, из Парагвая выперли — индейцы напрочь оказались неспособны поддерживать себя в прежнем состоянии. Они разбежались из миссионерских сеттльментов по лесам и снова сделались полукочевым народом и легкой добычей разбойников. Тем более легкой, что разучились жить в лесах. Сударыня, а если Мауи все же заполучит Брюс — что станет с ама? Вы разве сможете вывезти их всех на Сирену или Тир-нан-Ог? Да и как они там будет жить без теплого океана?
— Брюс не получит Мауи, — твердо сказала леди Констанс. — Пока я жива, этого не будет.
— И что же, вы собираетесь жить вечно?
— Кажется, я знаю, к чему все эти разговоры, — сказал лорд Августин. — Вы хотите посеять среди нас раздор, чтобы мы рассорились с гемами, а вы таким образом стали незаменимым.
— Нет, милорд, — негромко сказал вдруг Дик. — Мастер Морита мог бы сделаться незаменимым, если бы просто позволил мне умереть. Но он не позволил. Понимаете, мы разрушили его мир, и он хочет, чтобы мы почувствовали вину. Хотя бы перед гемами. Простите его, пожалуйста.
— Капитан, я не нуждаюсь в вашем великодушии, — холодно сказал Морита. — Но я благодарен вам за то, что вы обратили внимание доктора Мак-Интайра на очевидный факт. Я понимаю, что отвергать очевидное — вполне в духе выдающихся физиков-теоретиков, но на сей раз лорд Мак-Интайр немножко перегнул палку. А поскольку достойных доводов против моих принципов я не получил, я остаюсь при своем и называю гемов так, как будет угодно мне.
— Нет, Морита-сан, — так же ровно сказал Дик. Он не хотел устраивать взрослому человеку выволочку в присутствии других, поэтому перешел на нихонский и говорил так, что по тону никто не мог определить, отдает ли он приказ или советуется о будничных делах. — Вы будете называть их по именам, потому что я так приказываю. Я капитан этого корабля, и мне важно, чтобы в команде не было людей и нелюдей, а все были заодно. У нас корабле люди одной цели и одной клятвы: мы все хотим выжить и все вместе работаем для этого. Другая клятва — за бортом корабля, никак иначе. Я не допущу раздора, хотя бы мне для этого пришлось посадить вас в трюм или даже убить. Пожалуйста, не заставляйте меня объяснять вам на деле, почему один должен подчиниться девятерым.
— А ты сможешь? — на нихонском же спросил Морита.
Дик поднял на него глаза и просто ответил:
— Я постараюсь.
После ментальной атаки Дик все время был «на взводе» и ожидал всяческих неприятностей. Ему казалось, что его молодость и неопытность словно притягивают несчастья, и когда некоторое время все шло гладко, он даже забеспокоился, хоть и понимал
