изложил свою, экстравагантную, версию жизни в Латинской Америке. Да, порой они здесь совершают странные поступки, но в этом нет ничего экзотичного. Во время каникул Кочабамба никогда не казалась ему такой уж диковинной. Были праздники, наркотики и много пива – все как в Чикаго. И никаких стариков, прикованных к деревьям; и уж тем более – молодых и красивых девушек, возносящихся к небесам… Но сейчас, когда он живет здесь, воображение порой играет с ним злые шутки. Черт побери, возможно, Маркес был в чем-то прав…
Ему неожиданно пришла в голову мысль: а что, если навестить умирающего Альберта в больнице? Но прежде чем нарушать покой реального человека, следует внимательно ознакомиться с его биографией и сопоставить сложившуюся о нем легенду с реальными фактами и датами. Документы помогут ему справиться с этой задачей, а заодно – и на какое-то время забыть о Кандинском.
Чипсы убывают с невероятной скоростью. Какие все-таки глупые эти электронные игрушки; Суперсоник – всего лишь жалкая копия настоящей собаки. Если бы реально было купить робота, которого можно послать в кухню за чипсами и газировкой… Месячное жалованье служанки составляет здесь не более ста долларов. Иногда Рамирес-Грэм испытывает искушение завести домработницу. Но ему претит мысль о том, что чужой человек будет жить в его доме, находиться в его полном распоряжении с 6 утра до 10 вечера и, возможно, в его отсутствие рыться в его личных вещах. Во время каникул в Кочабамбе он встречался с одной девушкой; когда ее отец смотрел телевизор, он не пользовался пультом дистанционного управления, так как каналы переключала служанка, постоянно дежурившая у дверей в ожидании малейшего распоряжения хозяина. Он никогда не забудет эту картину.
Просматривая документы, Рамирес-Грэм вдруг вспоминает Светлану. Чего бы только не отдал он за то, чтобы сейчас она оказалась здесь; он сидит в кресле и занимается своими бумагами, а она расположилась на ковре со своим ноутбуком и готовит доклад для своей страховой компании, как это бывало в Джорджтауне.
Сейчас, когда он думает о ней, ему невыносимо больно вспоминать о ребенке. Вот он ползает по ковру, таская за хвост Суперсоника, а тот безропотно принимает эту игру, поскольку в его программу заложено спокойное отношение к детским шалостям… Рамирес-Грэм смотрит под ноги: только что он так четко видел малыша – и вот он уже бесследно исчез.
Документы из папки, которую он держит в руках, описывают 'Операцию Тьюринг'. Первые страницы он пробегает не слишком внимательно: помимо всего прочего, Альберт был явно помешан на этом Тьюринге; перед тем как 'окрестить' этим именем Саэнса, он назвал так же один из залов Тайной палаты и несколько секретных операций. Рамирес-Грэм уже заметил, что эта операция имела непосредственное отношение к Тьюрингу, которого он знает, теперешнему заведующему Архивом. Этот человек годится ему в дедушки, бесполезный старик, которому давно пора на пенсию.
Он допивает газировку. Суперсоник ворчит на ветерок, проникающий в окна комнаты. Рамирес-Грэм читает о том, что в 1975–1977 годах некоторые перехваченные сообщения направлялись Альбертом непосредственно Тьюрингу; они были настолько сложными, что Альберт не хотел терять время на то, чтобы другие специалисты безрезультатно ломали над ними голову. Тьюринг быстро стал его правой рукой, и Альберт считал, что тот практически никогда не допускал ошибок.
Мигает лампа, гаснет экран телевизора. Очередное отключение света 'Глобалюксом'. Рамирес-Грэм закрывает папку и старается не заводиться. Терпение… Терпение… Да, не случайно все здесь такие религиозные.
Это невозможно: он никогда не сможет привыкнуть к таким проблемам. Он привык беспрепятственно заниматься своей работой, не отвлекаясь на постоянные неполадки.
Через десять минут лампа и телевизор снова включаются. Рамирес-Грэм снова открывает папку, которую читал. Кое-чего он не понимает. Для того чтобы признать сообщение сложным, сначала нужно попытаться расшифровать его. Или Альберт с первого взгляда мог определить уровень сложности? К тому же, насколько ему известно, Тьюринг всегда был не в ладах с компьютером: он старался расшифровывать сообщения с помощью бумаги и карандаша, как будто настоящий Тьюринг никогда не существовал. И криптоанализ не был автоматизирован полвека назад. По-настоящему сложное сообщение должно было непременно подвергаться анализу компьютера CRAY. И только тогда, когда компьютер находил слабые места кода, на сцену выходили криптоаналитики. И все-таки многие сообщения так и оставались нерасшифрованными. Только Тьюринг мог справиться с любой задачей, которую ставил перед ним Альберт. Таким образом, выходило, что либо составители сообщений в Боливии семидесятых годов имели лишь начальные познания в своем деле, либо Тьюринг был действительно одним из самых блестящих криптоаналитиков в истории криптоанализа.
Здесь есть какое-то несовпадение. Нужно читать дальше. Лампа и телевизор гаснут. Рамирес-Грэм встает с кресла. На ощупь ищет телефон. Хотя не знает, кому звонить и что делать.
В темноте ему мерещится Тьюринг, такой, каким он был двадцать пять лет назад. На липе его еще нет морщин, он в расцвете сил, и он незаменимый работник Тайной палаты. Сидит в кабинете, заваленном бумагами, принимает из рук Альберта папку и сразу принимается за работу, в который раз стараясь оправдать надежды того, кто так верит в него.
И впервые этот старый, уставший человек, сосланный им в подвал и скоро подлежащий неминуемому увольнению, трогает его до глубины души.
Глава 6
Судья Кардона выходит на улицу с черным кейсом в руках и оказывается под мрачным свинцовым небом. Вот-вот хлынет дождь. В комнате отеля было гораздо светлее. Он не помнит, чтобы Рио-Фугитиво когда-либо был таким мрачным. Солнце лишь робко выглядывает из-за туч, готовых пролиться дождем. Но он не грустит о солнечных днях юности, он поглощен другими мыслями. Мы беспокойные создания, движимые постоянным желанием обрести рай. Но не можем найти его и тогда принимаемся перебирать свои воспоминания, думая о каких-нибудь немногих неделях, когда были счастливы. Порой элементарная случайность способна доставить радость… На площади полно полицейских, но соседние улицы пусты; они завалены бумагой, камнями, досками и гнилыми апельсинами. Сегодня вечер пятницы; вчера, после ухода женщины, судья Кардона переборщил с УБП и заснул прямо на мозаичном полу в ванной после приступа неудержимой рвоты. Сегодня утром он проснулся с пересохшим горлом и противным привкусом во рту.
– Пока я спал, здесь вершилась история, – сказал он швейцару.
Поглаживая бороду, тот ответил, что судья поступил правильно, оставшись в номере: на улицах до сих пор сохранились следы столкновений, которые происходили вчера вечером и сегодня утром. Улицы перекрыты; вчера группа восставших устроила на площади манифестацию и полиции пришлось наводить порядок. Сегодня повстанцы планируют прийти к зданиям мэрии и префектуры полиция уже начинает оцеплять площадь.
– На вашем месте я бы оставался в номере. Дело принимает дурной оборот. Манифестации возобновятся с еще большей силой, и полиция применит слезоточивый газ. Это кино мы уже видели много раз. Работая на главной площади города, можно многое узнать. – Он моргает, словно глазные мышцы не подчиняются ему.
– У меня срочные дела, – говорит Кардона, почесывая правую щеку.
– Очень жаль.
Кардона должен идти. Не нужно расстраиваться, в каждый из его приездов в Рио-Фугитиво случается что-нибудь из ряда вон выходящее. Город жаждал модернизации, но, получив ее, жители вдруг стали традиционалистами. Они мечтают о кабельном телевидении и в то же время по старинке участвуют в уличных забастовках и демонстрациях. И так по всей стране. Большинство тех же Интернет-кафе работает не больше сезона, также как большинство супермаркетов и торговых центров. К счастью, он уезжает отсюда. Больше он бы не выдержал. Сейчас самое важное – идти к цели. Улица Акаций находится сравнительно недалеко, всего в нескольких кварталах отсюда. Он трогает свой кейс, чувствуя себя защищенным. От будущего, от прошлого, от себя самого. Он чувствует слабость в ногах, навалившуюся невыносимую тяжесть. Еще сказывается действие УБП. Сухость в горле, неприятное ощущение в носу.
