будет власти.
— Если ты и вправду обманут, мне тебя жаль, — раскатился под черными сводами голос Повелителя Эмма. — Но сделать я ничего не могу. Ты принадлежишь ей.
Двое прислужников в черных одеждах — руки и ноги по-паучьи длинны и худы — прытко подскочили к Райко и схватили под локти. У одного из них рассечено было плечо, и голова не держалась на шее, а летела за ним по воздуху, слегка отставая. Так Райко его и узнал.
— Зачем ты так? — удивленно спросил Райко. — Почему ты не умер?
Зарубленный не ответил ничего, и как-то не показалось Райко, что он своим положением доволен. Впрочем, довольные или нет — долг свой они выполнили исправно: зашвырнули Райко в повозку, словно куль.
В первые мгновения он обмер от страха — быть вброшенным в огненный короб, гореть, не сгорая, веками — что может быть ужаснее? Но, оказавшись внутри, он обнаружил, что огонь не обжигает, не греет и даже не перекидывается на него. Пылало платье девицы, волосы трещали и осыпались на ее голове — но росли они быстрее, чем пожирал их огонь, и плоть, видная сквозь прорехи в несгорающей ткани, обновлялась с каждым мгновением.
Может быть, ей тоже не больно? Или она привыкла?
Но она все равно должна помнить, как горела тогда, в первый раз. И министр Хорикава назвал это — справедливостью и уроком…
— Благодарю вас, господин, — тихо сказала дочь художника.
— За что? — удивился Райко.
— За ваши чувства. Ваша жалость и ваше сочувствие искренни.
— Но почему вы остаетесь здесь? Или не можете уйти?
— Мне некуда идти.
Она откинула назад волосы и чуть отвернула ворот, и Райко увидел на фарфорово-белой коже красный след от укуса демона, как клеймо.
— Но неужто это навеки? Как может такое быть?
— А как может быть, что родной отец пальцем не шевелит, глядя, как жгут заживо его дитя? Как может быть, что у человека, смертного, из плоти и крови — есть власть над жизнью таких же смертных, и эту власть он использует просто по своей прихоти? Я не в обиде на Богиню. Ее жрица учила меня — и сражалась со мной честно.
Какой-то частью себя, той самой, что хотела ломиться сквозь перегородки, не думая о цене, Райко это понимал. Если жизнь такова, почему не служить смерти?
— Но те девушки чем провинились перед вами?
Красавица опустила ресницы.
— Чем провинилась моя обезьянка? Мир таков, каков он есть. Смерть приходит за молодыми и старыми, прекрасными и уродливыми. Я могу спасти очень немногих. Могу спасти вас, например.
Это было очень похоже на то, во что он всегда верил. Но теперь между ним и этой верой стояла госпожа Сэйсё со своей змеиной похлебкой.
— Мир таков, каким его делают силы и люди.
Карета тем временем подъехала к обрыву и сорвалась со скалы — но не упала, а плавно заскользила вниз на крыльях пламени. Огромная сова, ухая, носилась над ней.
Они летели над лесом мечей, а затем — над заболоченной равниной, подернутой туманом. В тумане мелькали то и дело тени воинов-поединщиков, а то и целых отрядов, яростно рубящихся друг с другом — и звон клинков оглашал преисподнюю.
На миг завеса тумана в одном месте раздернулась — и Райко увидел двух могучих воинов в изрубленных старинных доспехах; оба с ног до головы были покрыты кровью, но продолжали наносить друг другу увечья. На берегах алого ручья, где рубились они по колено в крови, стояли две женщины, каждая из которых криками подбадривала своего бойца и бранью осыпала соперника и его подругу.
— Лю Бан и Сян Юй, — улыбнулась девушка. — Уже больше тысячи лет они рубятся здесь — и каждому кажется, что он на грани победы; еще одно небольшое усилие — и схватка закончится.
Бумажные перегородки. Бумажные. И здесь. И стоят прочнее стен. Для того, чтобы освободиться, нужно просто подумать — но как сделать это изнутри? Над преподобной Сэйсё ничто не имеет силы… а он, Райко, поверил, что проклят, и даже теперь, зная, точно зная, что это иллюзия, обман зрения, такой же морок как огонь, пожирающий повозку, не может убедить себя, что свободен…
Повозка и женщина — все как было этой ночью; но где, в какой миг он так страшно ошибся?
Ее нужно было увозить раньше, вот что. Сделать своей наложницей, спрятать в доме… Нет, нет — в доме тоже бумажные стены: в монастырь к преподобной Сэйсё, вот куда нужно было отправить её! Райко закрыл глаза. К чему этот поток ненужных сожалений. Остается лишь утешаться тем, что она достигнет Чистой земли…
— То белый жемчуг, или что? — прошептал он. —
Когда спросила у меня она,
сказать бы мне: «Роса»,
И тут же
Исчезнуть вместе с нею…
— Вы очень любили её, — дочь художника даже не попробовала скрыть зависть — но злости в ее голосе не было.
Волны волглого тумана, что плескались у подножия горы, казались багровыми в отсветах здешнего неба.
— Я не любил её вовсе. Любил бы — думал бы о ее благе хоть немного.
И это тоже была неправда. Не вся правда. Думал, но — в колее, как положено, в рамках, заданных стенами. Мог обмануть отца и увезти. Мог дышать одним воздухом. Не догадался, что дышать с ним одним воздухом — опасно. Не догадался — кто будет мстить сабурико? Кто вообще увидит в ней человека? Кто? Они, для которых все люди — люди и все люди — пища.
— Поэтому вы совсем не испытываете ненависти ко мне?
Райко помедлил, прежде чем ответить:
— Ей сейчас лучше, чем вам. Вы убили ее, но она себя не отдавала.
— Ее убила не я, — девушка опустила голову. — Мне незачем. Ни одна смертная женщина мне не соперница. Моя вина — лишь в том, что я появилась слишком поздно, и мой раб успел совершить непоправимое.
— Он хотел убить и меня?
— Да. Ваш друг ранил его, ему нужно было восстановить силы. И… вас не было в покоях Сына Неба. Слух о вашей непобедимости не был развеян.
— Если дело только в этом… — Райко, завозился в коробе, собираясь с силами. — Мне нужно жить!
— Конечно, вы будете, — улыбнулась девушка. — И больше того. Вы станете сильнее, много сильнее. Вы будете непобедимы. Вы сядете, если захотите, на трон, который по праву рождения может принадлежать и вам…
— Нет, — сначала слова о престоле сбили его с толку, потом он понял, о чем речь. — Нет. Я не стану.
— Не станете — и не нужно, — дочь художника улыбнулась. — Императорские курочки несутся исправно; если уж Фудзивара хватает цыплят, чтобы держать их на престоле, пока не оперятся — будет хватать и нам.
Тут Райко заметил: пламя, охватившее повозку и девушку, гаснет. Из золотисто-белого превращается в багряное, затем и вовсе в бледно-синее, и уже не вздымается к небесам, а чуть скользит по шелкам одежд и накидке короба. Карета коснулась колесами земли, и сова уселась на крыше, вертя большой головой во все стороны. Равнина, где текли кровавые реки и тысячелетиями бились яростные воины, осталась далеко вверху: карета нырнула в ущелье. Запахло сыростью, плесенью. Почему этот запах и по ту сторону давит на грудь, зажимает рот? Что дурного в земле? И эти, демоны и кровопийцы, они собираются под землей, но они живут не в ней, а на ней, как мы, как все…
