Слова пропихивались сквозь горло, как верблюд через игольное ушко.
— Сколько… времени… Займет у наших друзей… Оформление визы…
— Если я получу паспорт сейчас — три дня.
Артем полез в карман, достал чистенький паспорт, двенадцать лет спокойно пролежавший в сейфе кадрового отдела Горно-Егерской Бригады. Востоков упрятал его в карман черного пиджака.
— Ведите себя осторожно, — сказал бывший ОСВАГовец, а ныне — частное лицо Вадим Востоков. — Меньше показывайтесь на людях, запирайте двери, не открывайте незнакомым. Вам и сюда незачем было приезжать. Это самоистязание не вернет его к жизни…
— Да, — согласился Артем. — Но больше я ведь ничего не могу сделать для него…
— Не скажите… Кое-что вы сможете, но прежде вам нужно остаться в живых. Давайте не будем искушать судьбу — мадемуазель Филиппова любезно согласилась подбросить вас домой…
Дверь была не заперта.
Тамара вошла в квартиру, замирая от тишины.
— Арт?
В гостиной царил разгром. Книги валялись на полу грудами, вывернуты были ящики стола, кругом громоздились какие-то картонные коробки.
— Арт!
Он лежал на диване, который именовал «досадной укушеткой». Рубашка расстегнута, наполовину вытащена из брюк, пиджак и черный галстук валяются на полу, руки скрещены над лбом, закрывая глаза, как полумаска…
В правой руке зажат «кольт»-45.
Прежде чем она успела сообразить, что застрелившийся человек не может принять такой позы, был момент ужаса и боли.
— Иди сюда…— дрогнули губы.
— Положи пистолет.
Он опустил руку, разжал пальцы.
«Пьян?»
Тамара присела на край софы, тихо втянула носом воздух…
— Я не пил, — сказал Верещагин.
— Давно ты так лежишь?
Судя по виду, подумала она, со вчерашнего дня.
— С утра. Пришел с похорон… Хотел собраться… Потом… Голова закружилась.
Она представила себе, как он кружит по комнате, припадая на одну ногу, сваливая на пол книги и кассеты, выволакивает из кладовки все новые ящики и забывает, зачем он их вытащил, попеременно то пытается раздеться, то вдруг снова возвращается к разбросанным вещам, и в одном из ящиков стола обнаруживает пистолет…
О, Господи! И он провел в обнимку с этой железкой весь день?
— Откуда у тебя…?
— Отцовский. Состоял на вооружении британских коммандос. Единственное, что у меня есть… Кроме фамилии.
— Ты уже пришел в себя?
— Нет. Иди сюда.
Одной рукой он обнял Тэмми и притянул к себе.
— Как ты узнал, что это я?
— Твои шаги. Я ждал тебя.
— С пистолетом?
— Не только тебя.
Он больше не сделал ни одного движения. Лежал рядом с ней, тесно прижавшись, зарывшись носом в ее волосы. Она успела заметить, как припухли его веки.
Он плакал? Он? Плакал?
Она вспомнила то утро. Шамиль не плакал. Глаза его были сухи и угольно-черны. Ей было знакомо это состояние: когда душевная боль почти переходит в физическую. С того утра оно было ей знакомо — опустошительное, до дна высасывающее чувство потери. Эта бездна ненасытна… Но ей повезло. Он выбрался из пропасти. А вот Шамиль — нет. Пропасть никогда и никого не отпускает просто так. За все нужно платить. Но не слишком ли много с одного человека? Похоже, господа, что его банковский счет иссяк. Он банкрот, господа! Выверни карманы, покажи им, чтоб они отстали!
Ах, да, она же пришла, чтобы сказать…
— Я уезжаю.
Он опять успел раньше… Ну, кто его тянул за язык? Почему он вечно лезет поперед батьки в пекло?
— Куда? — не поняла она.
— Сначала — в Вену. Потом — не знаю.
— Арт, ты… с ума сошел?
— Нет. Поедешь со мной. Все еще может быть хорошо…
Контракт, подумала она, может закончиться хоть завтра. Она протянет два месяца — не больше. Потом надо будет давать объяснения. Увольнение по состоянию здоровья. С учетом сложившихся обстоятельств — без права на военную пенсию, только с одним социальным пособием.
— Арт, не валяй дурака.
— Я не могу здесь остаться. Действительно не могу.
— Послушай! Послушай меня внимательно! Ты русский язык понимаешь? — Она сняла с плеч его руку, села. — Я беременна.
— Что?
— Я беременна. I am pregnant. Soy o prenado… На каком языке тебе еще сказать?
— Не надо. Я понял.
Он сел рядом с ней, сжал руки между коленями… Сломанную голень, как и тогда, два года назад, туго обтягивал эластичный бинт, косая рана через лоб заклеена пластырем, правый бок рассажен… Гадкий мальчик, опять весь в синяках…
— Когда ты приезжал ко мне в полк, ты прихватил с собой даже зубную щетку. Только презервативы забыл.
— Нет. Не забыл. Не взял.
— И теперь смываешься?
— Да. Я смываюсь, Тэмми. Я больше здесь не могу.
— Так что мне делать? Скажи, что нам делать?
Артем потер пальцами виски.
— Я… не могу приказать тебе сохранить ребенка. Я могу только просить.
Прекрасно, замечательно. Вот вам столетия борьбы женщин за право планировать семью. За что боролись, на то и напоролись. Теперь вся ответственность лежит на нас. Первая расцарапаю морду тому, кто скажет, что сразу после месячных забеременеть нельзя. Очень даже можно…
— Уточни. Я буду растить здесь ребенка, а ты куда-то уедешь?
— Мы поедем вместе…
— Просто замечательно. А как насчет такого варианта: никто никуда не едет?
— Тэм, я не могу.
— Ты точно спятил.
— Да.
— Ты самый настоящий ублюдок.
— Бесспорно.
— Что случилось? Почему ты должен срываться и ехать?
