К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

верст от родины людей рождались тяжелые кошмары и беспросветные, как этот туман, мысли...

Утром внезапно поднявшийся свежий ветер разорвал в клочья навалившуюся на «Байкал» мокрую и холодную подушку тумана, и корабль, имея впереди идущие с проме­рами две шлюпки и байдарку, как только что покинувший постель тяжелый больной, неверно и медленно двинулся впе­ред. Встречное течение оказалось настолько сильным, что только порывы еще более усилившегося ветра позволяли пе­ редвигаться вперед редкими и короткими бросками.

– Идем, как стрелковая рота в наступление: перебеж­ка – и носом в землю, – сказал сумрачного вида матрос, ослабляя в руках шкот.

– Вспомнил, балда, пехоту, перебежки, – с сердцем ответил сосед, тоже со шкотом в руках, повысил голос и крикнул, заглушая свист ветра в снастях: – Дурак! Не трави шкот, перекашиваешь! Тяни живее!

Под вечер удалось, наконец, бросить якорь при входе в ли­ман Амура. Отсюда уже можно было начинать его исследо­вание и поиски фарватера дальше к югу на гребных судах. Лиман представлялся беспредельным и для изучения с на­личными ничтожными силами по-прежнему недоступным. Люди приуныли, приуныл и командир.

Неправильные и быстрые разрозненные течения, лабирин­ты мелей, банок и обсыхающих лайд, противные юго-запад­ные ветры сбивали парусный «Байкал» с пути и старались выбросить его из фарватера в стороны – то на одну, то на другую мель. Что же будет дальше? Ушедшим в разведку гребным судам было не легче.

Транспорт обезлюдел – на нем оставалось всего десять человек, все остальные брошены на исследование лимана: Гревенс – на шестивесельном баркасе, Гроте – на четырехвесельном, Гейсмар – на вельботе. Резкий порыв ветра вмиг раскидал их во все стороны: баркас выкинуло на лай­ду, вельбот – на сахалинскую отмель, шлюпку – в море...

Промокшие до костей офицеры с командами еле добра­лись до берега и из выброшенных на сушу кусков коры и де­рева развели дымный шипящий костер. Разделись и стали обсушиваться.

– Надо бы, – натягивая на себя заскорузлую от соле­ной воды рубашку, сказал, зевая во весь рот, Гревенс, – вы-ста-а-вить на-а ночь кара-а-ул, – и умолк.

– Ка-акие там еще караулы! – сонно возразил уже свернувшийся в клубочек Гроте. – На сто верст никого... – и заснул.

Никто, впрочем, успокоительного ответа Гроте не слы­хал: согревшиеся офицеры и матросы спали мертвым сном.

Разгоревшийся было костер погас, но люди не просыпались.

Пробуждение от холода на рассвете оказалось весьма не­приятным: исчезло все платье, продовольствие и сапоги. Рекогносцировка полуголых матросов выяснила близость большого гиляцкого селения.

5. ЧУДЕСНЫЕ ПРЕВРАЩЕНИЯ

– Ваше высокоблагородие, три лодки! – закричал мат­рос с салинга отбывающему на мостике почти бессменную вахту самому капитану и показал рукой по направлению к берегу Сахалина.

Геннадий Иванович вскинул трубу и удивился – он уз­нал своих, и сердце его сжалось от недоброго предчувствия: возвращались все вместе, не вовремя, почему-то в одном белье, несмотря на холод и ветер.

Через час сконфуженные офицеры и матросы с потуплен­ными глазами предстали перед капитаном в одном белье и без сапог. Кровоточащие, синие от холода ноги, выбиваю­щие мелкую дробь зубы и опущенные головы говорили о многом, но не все. Гревенс взошел на мостик к капитану и, заикаясь, доложил. Капитан слушал, стиснув зубы.

– Инструменты? – спросил он.

– Целы, господин капитан! – ответил, дрожа уже не столько от холода, сколько от стыда и волнения, Гревенс, чувствуя на себе взоры своих раздетых матросов и любо­пытствующей команды корабля.

Наступило долгое молчание. Невельской обдумывал, как поступить.

– Господа офицеры, – сказал, наконец, членораздельно Невельской, – я арестую вас. Лейтенанта Гревенса за раз­гильдяйство и непростительное легкомыслие – на семь су­ток, остальных – на трое. Исполните в первый же день по прибытии в порт. Командам объявляю выговор. А теперь марш по местам, привести себя в порядок, умыться, обо­греться и пообедать!

С опущенными, как были, головами разошлись.

Спустя час новый сигнал матроса с салинга: «Много лодок!» В подзорную трубу было видно, что идет целая фло­тилия гиляцких лодок, растянувшись полукругом. Отдельно впереди идет легкая лодка с четырьмя гребцами. Направле­ние – на левый борт корабля.

– Спустить все лодки и вместе с вооруженными греб­цами укрыться за правым бортом и ждать команды! Приго­товить орудия левого борта к стрельбе! – распорядился Не­вельской. – Оружие пускать в ход в самом крайнем слу­чае. Постараться захватить первую лодку в плен. С салинга долой! Все по каютам!

Мертвый вид корабля не удивил приближающихся гиля­ков, уже владевших, как казалось им, опытом, показавшим беспечность русских моряков. Бесшумно, стараясь не вы­дать своего присутствия, приближалась флотилия, суживая полукруг...

Прижавшись к палубе и лежа, где и как можно, неза­метные для наступающих, матросы и офицеры не спускали глаз с подходившей шлюпки. Гревенс и шесть человек мат­росов в кубрике лежали босые. На них некому было обра­щать внимание, так как, кроме прислуги у двух пушек да капитана, все были заняты.

Гиляцкая лодка подошла почти вплотную к «Байкалу», как вдруг мертвую тишину разодрал свист боцманской дудки. С левого борта прямо в воду, почти в самую гиляцкую лодку, бултыхнулось семь человек. Это были Гревенс и его команда. Неожиданный маневр озадачил не только гиля­ков, но и Невельского, успевшего только скомандовать:

– В атаку!

Цепкие руки прыгнувших в воду матросов раскачали ги­ляцкую лодку и выплеснули озадаченных гребцов в воду.

Через минуту еле дышавшие от страха, мокрые пленники лежали на палубе и, ничего не понимая, испуганно враща­ли глазами. Гиляцкая флотилия остановилась. Две-три лод­ки уже покинули строй и улепетывали обратно.

Вдохновенная и выразительная матросская мимика пока­зала остальным, что захваченные в плен будут крепко нака­заны, если те не образумятся и не отдадут награбленного. Не прошло и получаса, как любители чужого, воинственные гиляки спешно выгребали обратно домой, чтобы вернуть похищенное.

А через несколько дней завязалась дружба, и те же ги­ляки охотно продавали «Байкалу» рыбу и различные про­дукты в обмен на разные мелочи домашнего обихода и усерд­но помогали вести промеры глубин.

Обширность лимана угнетала Невельского. Исследовать возможности плавания здесь для морских судов с теми средствами, которые были в его распоряжении, да еще за два-три месяца, было задачей не по силам: площадь лима­на превышала две тысячи квадратных верст. Пришлось со­средоточить внимание только на вопросе об устье Амура.

Шедший по сахалинскому берегу мичман Гроте, следуя на юг, наткнулся на отмель, которая, как казалось, закры­вала проход к югу от берега до берега. Данные же доклада лейтенанта Казакевича подавали большие надежды: осмат­ривая все бухты, он шел вдоль материкового берега и до­брался до возвышенного мыса Тебах, за которым открылась очень глубокая, с западной стороны, бухта. Из бухты, во всю ее ширину, насколько можно было наблюдать, стреми­лось единое сильное течение.

– Я убежден, – закончил свой доклад Казакевич, – что бухта и есть устье Амура. Ширину его я определяю миль в семь.

– Петр Васильевич! – радостно воскликнул Невельской, выслушав доклад Казакевича. – Ты сделал, я в