– Все слыфали? – обратился Ванзаров к городовому и Жарко.
Страж порядка решительно подтвердил. А мсье гипнотизер прямо-таки восхитился:
– Поразительно! Редкий случай в моей практике. Этого человека заставили поверить, что он вез совершенно иное лицо, просто показав ему фотографию! Причем испытуемый не может описать действительного пассажира! Помнит, что молодой мужчина, и все. Такое по силам только очень сильному специалисту.
– Случайно не знаете его? Я бы интервью с наслаждением взял, – Родион Георгиевич быстро дописывал лист.
Жарко горделиво оправил бабочку и заявил:
– В России таковых нет!
– А во Франции?
– Он перед вами!
– Может, кто подавал надежды?
– По-правде, был молодой человек, – нехотя признался гипнотизер. – Слышал, что на медицинском факультете Парижского университета учился, кажется, серб, а может болгарин, так вот он, как говорят, я лично не видел, мог навести устойчивое воспоминание. Правда, исключительно на барышень до восемнадцати лет, чем, как говорят, беззастенчиво пользовался.
– Видели его?
– Мельком. Как-то в коридоре на него показали. И знаете? Ничего особенного, средняя внешность, совершенно не запоминающаяся. Болгарин, одним словом.
– Фамилию болгарина не припомните? Но Жарко лишь презрительно фыркнул
Между тем Герасим измусолил пятерней затылок, но разумение не желало возвращаться в крепкую башку извозчика. Родион Георгиевич легонько толкнул его в бок:
– Ну, братец, теперь вспомнил, кого вез?
– Эх, вашбродь, незадача вышла, – сообщил Герасим, дочесывая. – И как я мог запамятовать? Ума не приложу. Вроде все так ясно видел… бес, чисто дело, бес попутал.
Коллежский советник протянул листок с гербом гостиницы «Европейская»:
– Изволь подписать…
– Ето чево будет? – заволновался Растягаев.
– Интервью твое для газеты… Разве не ясно? Извозчику страсть как хотелось узнать, не полагается ли
ему хоть какое вознаграждение, но решительный взгляд городового Трифонова советовал покорно царапать закорючку.
– И вы, господа, извольте засвидетельствовать, – попросил Родион Георгиевич.
Постовой немедленно исполнил, а вот месье высказал сомнение:
– Отчего вы интервью как полицейский протокол оформляете?
Ванзаров принял нашего «француза» за локоток и доверительно сообщил:
– В редакции «Нового времени» насчет истины удивительно строгие правила.
Августа 9 дня, около девяти утра, +18° С.
Александровский лицей,
Каменноостровский проспект, 21
Правила царили просто иезуитские. Распорядок и дисциплина. Благообразное направление мозгов. Отличное образование. Так ведь и готовили не каких-нибудь студиозусов – будущих бунтарей, а верных сынов отечества, чиновников не ниже четырнадцатого, а то и девятого класса, судя по прилежанию. Все будущие министры да их товарищи. Штучный товар-с!
Дыхание государственных пределов ощущалось даже в коридоре. Идеальная чистота с тишиной напомнили ротмистру казарму перед высочайшим смотром. На этом сходство заканчивалось. По стенам красовались портреты значительных выпускников и отличившихся преподавателей, а свободные места опрометчиво отдали книжным шкафам.
Аккуратненький старичок швейцар проводил Джуранского в канцелярию и предоставил заботам лицейского чиновника, коротавшего остаток лета в одиночестве. Господин Вихарев, коллежский секретарь, любезно осведомился, чем он может быть полезен.
– Я хотел бы получить сведения о вашем питомце, – сообщил ротмистр.
– Какого года выпуск?
– Скажем, год или два тому назад.
Милейший Вихарев извлек из шкафчика голубую книгу с золотым тиснением и с готовностью раскрыл:
– Изволите сообщить фамилию?
– Петр Николаевич Морозов.
Чиновник поводил пальчиком по списку и с сожалением сообщил, что таковой не числится.
– Простите, видимо, напутал. Возможно, его зовут Петр Александрович Ленский, – предположил Джуранский.
Вихарев внезапно помрачнел, захлопнул талмуд и спросил строго:
– По какому праву занимаетесь подобными расспросами?
– Я из сыскной полиции…
– Предъявите документ, удостоверяющий вашу личность.
Железный Ротмистр характер проявлять пока не стал, а покорно развернул книжечку Департамента полиции. Коллежский секретарь не только прочел, но и тщательно переписал сведения, а потом решительно заявил:
– Такое лицо в списках не числится.
– Но позвольте… – попытался возмутиться Мечислав Николаевич.
– Не числится, господин ротмистр! – оборвал Вихарев. – Это все. Ничем помочь не могу. Прошу простить, у меня много работы.
– Вы, кажется, не поняли…
– Это вы не поняли, ротмистр. Рекомендую покинуть канцелярию немедленно и более в лицее не появляться. По-доброму вам советую…
Августа 9 дня, около полудня, +19° С.
Дом на Малой Конюшенной улице
– Советовать мне нечего, приступайте! – скомандовал беспокойный жилец.
Епифанов, зажатый в угол дворницкой, испуганно покосился на господина с усами в добрую сосульку. Странный субъект поддернул манжеты так, что оголились худые руки, и пристально уставился в самую потаенную глубину глаз Феоктиста. А там водились кое-какие грешки.
– Ой, да что же… – Дворник отмахнулся как от привидения.
– Не бойся, Феоктист, проснефься отдохнувшим, – успокоил Родион Георгиевич.
Только этого не хватало! Усыпят и на тот свет отправят! Да ни за что…
Феоктист хотел сопротивляться, но голос, такой ласковый и милый, разлился благодатью и успокоил. Так хорошо стало, что и не передать. Нега да сладость.
Голос, словно идущий с неба, спросил: что делал ты, раб Божий, в субботу утром рано?
Феоктист готов был признаться и покаяться во всех грехах, но, как назло, в субботу ничего не натворил. Ворота отпер, двор вымел, помои вынес, с молочницей пошутил, нищего прогнал, господину городовому честь отдал, более ничего.
