приказчику. Стараясь не смотреть на оживавшую коробку, Ендрыкин коснулся шеи потерявшего чувства, надавил вену и не нашел пульса. Дыхания тоже не было. Как и признаков жизни. Можно не сомневаться, городовой получил на свою голову самое гадкое, что может случиться на дежурстве: внезапный труп средь бела дня.
Окрикнув на ротозеев, чтоб не толпились, Ендрыкин призвал на помощь городового с ближайшего поста. Требовалось скорее избавить улицу и восприимчивых прохожих от мертвого тела.
Несчастного подняли за ноги и плечи, лицо закрыть было нечем, а загадочную поклажу уместили на животе. Надрываясь от тяжести, Ендрыкин обливался потом и костерил, на чем свет стоит, негодяя, посмевшего умереть от жары на его участке, но так и не посмел взглянуть на коробку напрямик. Все ему казалось, что она живая и шевелится. Не иначе нечистая сила вселилась. Хотя откуда бы ей взяться на таком пекле.
2
Будь ее воля, Аграфена Прохоровна ни за что бы носа на улицу не высунула. Так бы и сидела перед открытым окошком, обмахиваясь да попивая морс. Так ведь упрямая кухарка вечно напутает, вот опять купила вместо муслина – дешевейший ситчик. А как из ситца пошить достойное платье для обожаемой доченьки? Разумеется, никак. Закрываясь кружевным зонтиком, который навевал дырявую иллюзию тени, мещанка и домовладелица Степанчикова, дама пышных форм и обширного сердца, покинула прохладный уголок и, только ступив на мостовую, изложила все проклятья на голову глупой кухарки. Страдая от каждого шага, она кое-как добралась до Мучного переулка, где муки жары стали совершенно нестерпимы.
Достав фуляровый платочек, Аграфена Прохоровна принялась обильно обмахиваться и наблюдать по сторонам. В открытом окошке она приметила чиновника, усердно трудившегося над бумагами. Материнское сердце, даже измученное непогодой, сразу отметило молодого человека. Был он коренаст, крепок в плечах и чисто выбрит. Выражение лица имел строгое, но без заносчивости, черты хоть немного крупноватые, но не портившие общий молодцеватый вид. И вообще казалось, что юноша умен и солиден не по годам. От такого зятя мадам Степанчикова не отказалась бы. Сразу видно – человек надежный, солидный и старательный, и семью прокормит, и карьеру сделает, и жену любить будет, а уж тещу – тем более, куда ему деваться. Аграфена Прохоровна стала оглядывать здание, в котором обитает этакое сокровище, и, к досаде определила: всего-навсего полицейский участок Казанской части. Достоинства возможного зятя резко поблекли в глазах домовладелицы, она вздохнула о своем, то есть о непристроенной доченьке, и направилась в лавку за материей.
А сокровище в окошке не подозревало, что его так быстро оценили и забраковали на предмет семейного счастья. Не заметил он не от отсутствия природной смекалки или наблюдательности, которых было предостаточно, а по заурядной причине огромной занятости: чиновник сосредоточенно писал в бумагах. Любопытный посетитель участка, да хоть мы с вами, не посмели бы беспокоить столь важное занятие без существенного повода. Но если бы нам хватило смелости заглянуть занятому чиновнику через плечо, то обнаружили бы, что на листке писчей бумаги равномерно появлялись чернильные кружки и тут же зачеркивались крест-накрест. Таким нехитрым способом молодой человек не столько изображал усердие, сколько выпускал пар тихого бешенства.
Вот уже две недели как отбывал он ненавистную каторгу в этом участке... Ах, да! Неприлично все же говорить о ком-то в абстрактном роде, не представив личную характеристику. Молодой человек был не по слову молод, ему не исполнилось еще и двадцати трех лет, что не помешало иметь уже чин десятого класса, то есть – коллежского секретаря. Происходил он из не очень богатой, но достойной фамилии, предок которой перебрался в Россию в конце восемнадцатого века из Баварии, был самых широких взглядов, в результате чего, а также трех поколений дедов и бабок, в юноше оказалось намешено разнообразие кровей, что обычно дает незаурядные умственные способности. Фамилию юноша носил благозвучную, но редкую – Ванзаров, а крещен был Родионом. Отец его служил на государственной службе, по министерству просвещения, и не видел иного пути для своего младшего отпрыска. Так что Родион, окончив гимназию с отличием на два года раньше сверстников, отправился в Петербургский университет.
Короче говоря, знакомьтесь: Ванзаров, добрый мой приятель, родился на брегах Невы... Позвольте, где-то это уже было?.. Ну и ладно... Вернемся к Родиону.
К моменту окончания классической кафедры все профессора, разве что не на коленях молились на молодое дарование, с трепетом восторга ожидая его академическую карьеру. И тут Родион выкинул фокус: лучший студент и надежда всей классической словесности, вместо того чтобы и дальше ломать зубы о гранит седой древности, взял и подал прошение в министерство. Ну, еще бы в Министерство просвещения или уделов, так ведь нет! Паршивец подался служить в презираемое всеми культурными людьми Министерство внутренних дел. Ладно бы еще в канцелярию, так ведь сунулся в самое адское пекло, клоаку и оплот деспотизма – в Департамент полиции! Этого профессура простить не смогла, а потому навсегда вычеркнула Родиона из своих сердец.
Проклятие ученых мужей не помешало быстрой карьере. Он стремительно получил губернского секретаря, а затем – и коллежского. Впереди уже маячил титулярный советник. Усердного и толкового юношу приметил начальник департамента генерал-майор Петров, и оказал ему должное покровительство. Но и здесь Родиону не сиделось на месте, а подал прошение о переводе... в сыскную полицию. Удивленный благодетель на всякий случай спросил: понимает ли юноша, куда суется. На что получил твердый ответ: дескать, хочет заниматься живым делом, а не бумагами. Начальник вздохнул и выписал предписание командировать в качестве чиновника для особых поручений.
С драгоценной бумагой Родион явился к начальнику сыскной полиции статскому советнику Вощинину. Платон Сергеевич не имел и десятой доли таланта своего выдающегося предшественника – великого Путилина, но смекнул, что от юнца спокойно жизни не жди, станет совать нос, куда не следует, а потому быстро спровадил Ванзарова с глаз долой прикомандированным чиновником от сыскной полиции в 4-й участок Казанской части. И благополучно забыл.
Горя желанием служить закону и истине, куда ни пошлют, Родион явился с рекомендательными бумагами к участковому приставу Вершинину-Гаку. Увидав столь резвую птицу, подполковник слегка струхнул. И не потому, что в его ведомстве были особые нарушения, так по мелочи, кормился, чем мог, как и все. А потому, что человек новый, будет лезть в разные делишки, чего доброго вопросы задавать, и как себя поведет – кто его знает. Может, и вовсе все это прикрытие: новичок направлен с секретной проверкой, или еще хуже – ревизией, которую устраивает тайный недоброжелатель пристава. В общем, Савелий Игнатьевич решил от греха подальше нагрузить молодчика работой по самые уши. Чтобы некогда было любопытничать.
И с этого момента Родион хлебнул по полной.
На него спихивали любую бытовую мелочь, какой даже в тихом центральном участке столицы предостаточно. Юный чиновник полиции был вынужден разбираться с кражей белья во дворе, с семейными скандалами, с пьяной дракой половых, с мелкой кражей в москательной лавке, и подобными интереснейшими событиями.
А разве о таком он мечтал? Конечно, нет.
Родион стремился в сыскную полицию, чтобы разгадывать сложнейшие загадки, чтобы ловить и выводить на чистую воду хитроумных преступников, чтобы раскрывать мрачные тайны, и за всякой подобной романтической чушью. Короче говоря, чтобы воплотить мечту, которая тайно прорастала под фолиантами греческих и римских философов: стать сыщиком, не менее знаменитым, чем английские, французские или немецкие образцы.
Столкнувшись с реальной жизнью, отличавшейся от иллюзий, юный Ванзаров искренно растерялся. Он готовился бороться с умными и сильными противниками, а пришлось иметь дело с пьяной голытьбой. Карьера великого сыщика, как сам он считал себя в тайных глубинах души, столкнулась с непробиваемой стеной заурядной жизни. А ведь какие удивительные системы раскрытия преступлений бродили у него в мозгу, так бродили, что чуть не закипели. Какие новейшие приемы сыска и разоблачения он выдумывал. А где их применять? Не на краже же белья!
Через две недели такой пытки Родион затосковал ужасно. Сидя у распахнутого окна, ничуть не освежавшего, он перебирал мрачные мысли, которые могут родиться только в юном возрасте, и не исключал даже бросить службу навсегда. Не получалось из него великого сыщика, имя которого прогремело
