Клара и тень

Когда мы ждем появления кого-то, кого не знаем, мы представляем его как возвышающийся перед нами силуэт. Затем начинаем обтачивать его, рисовать черты, предугадывать. Мы все время понимаем, что ошибемся, что настоящий человек не будет в точности похож на наш силуэт, но выбросить этот абрис из головы мы не можем. Так он превращается в фетиш, в простое представление о субъекте, в марионетку, на которой мы можем потренироваться. Мы становимся напротив нее и оцениваем возможные варианты реакции. Что я должен сказать или сделать? Я понравлюсь ему таким, какой я есть? Улыбнусь и буду с ним любезным или, наоборот, приму его холодно, держа дистанцию? Клара уже очертила свой силуэт ван Тисха: она представляла его высоким и худощавым, немногословным, с напряженным взглядом. Неизвестно почему (может, потому, что она помнила пару таких фотографий в журнале) она добавила ему очки, линзы из широких стекол, которые увеличат диаметр его зрачков. И, конечно же, она придумала ему недостатки, потому что ее пугала возможность разочарования. Ван Тисх уродлив. Ван Тисх – эгоист. Ван Тисх – невежа. Ван Тисх груб. Она поняла, что все эти «недостатки» она охотно могла принять в таком гении, как он. Тогда она попыталась приписать ему другие, менее приемлемые: глупый, неловкий или заурядный ван Тисх. Последний из них, заурядный ван Тисх, казался ей наиболее невыносимым. Несмотря на это, она приложила усилия, чтобы представить его себе таким. Ван Тисх, который говорит и думает, как Хорхе («Боже мой»), который успокоит ее, которого она сможет удивить. Зрелый ван Тисх, рядом с которым двадцатичетырехлетняя Клара будет чувствовать свое превосходство. Или такой ван Тисх, как Герардо, – неопытный, грубоватый. Она наказывала себя всеми этими ван Тисхами, как истязают себя плетьми монахи. Они были для нее словно епитимьей за то наслаждение, которое, несомненно, принесет ей ван Тисх настоящий.

Она решила превратить утро в состояние постоянного ожидания. Свою штаб-квартиру она устроила в кухне, где из окна можно было наблюдать за фасадом дома. Она предпочитала ждать, а не притворяться, как Герардо и Уль (которые вышли из дома и болтали на крыльце), что ничего не происходит. Когда настал обед, она достала витаминизированный сок марки «Ароксен», проткнула его трубочкой и начала потягивать. Халат на ее скрещенных ногах был полуоткрыт. Какое-то время она раздумывала, не стоит ли как-то «подготовиться». Может, будет лучше совсем раздеться? Или навести черты лица, или по крайней мере накрасить глаза или обвести губы, чтобы изобразить улыбку? Но разве она не чистый лист бумаги? И не должна такой и оставаться? Она решила, что самый подходящий вариант – проявить пассивность.

Солнце покатилось по окну и коснулось ее ног. Когда оно поднялось по голеням, загрунтованная кожа загорелась блеском. Иногда ее тревожил шум мотора или быстро едущей по дороге машины. Потом возвращалось спокойствие.

Вскоре дверь кухни открылась, и вошел Герардо. Он снял жилет и теперь выставлял напоказ бицепсы в безрукавке с эмблемой Фонда. Он нервно крутил в руках бирюзовую карточку со своей фотографией и именем. Открыл холодильник, похоже, передумал, закрыл его, так ничего и не взяв, и уселся перед ней на другом конце стола. «Бедное создание», – подумала с высоты собственной нирваны преисполненная бесконечного сочувствия Клара.

– Эй, слушай, мне очень жаль, что так получилось, слышишь? – выдавил Герардо, помолчав.

– Нет-нет, что ты, наоборот, – сразу откликнулась она. – Я вела себя глупо. Мне жаль, что я так завелась.

Они сидели в профиль друг к другу, и оба выворачивали шеи (Герардо влево, она вправо), чтобы смотреть на собеседника при разговоре. Потом выслушивали ответ, разглядывая окно и маленький клочок синего неба и тени облаков.

– В любом случае я хотел сказать, чтобы ты не волновалась. Если Мэтр на кого-то рассердится, так это на меня, крошка. Ты – полотно, и ты ни в чем не виновата, о'кей?

– Ладно, будем надеяться на лучшее, – ответила она. – Может, ван Тисх едет просто поруководить работой над эскизом, а? До выставки осталось меньше двух недель.

– Да, может, ты и права. Нервничаешь?

– Немножко.

Улыбки совпали, и они снова погрузились в молчание.

– Я его видел, может, всего пару раз, – сказал Герардо, чуть помолчав. – И всегда на расстоянии.

– И никогда с ним не говорил?

– Никогда. Серьезно, я не обманываю. Мэтр обычно не говорит с помощниками, ему это не нужно. Видимый глава Фонда – это господин Фусхус-Гализмус… Якоб Стейн то есть. Мы его так называем, потому что он всегда повторяет эти слова… Это Стейн тебе звонит, берет на работу, говорит с тобой, отдает приказы… У ван Тисха появляются идеи, и он их записывает. Его помощники передают их нам, а мы, технические сотрудники, берем на себя их выполнение, вот и все. Это очень странный тип. Хотя, наверное, все гении довольно странные. Ты же знаешь о его жизни, да?

– Да, что-то читала.

На самом деле Клара одну за другой проглотила все биографии художника и была в курсе тех немногих точных сведений, которые о нем имелись.

– Его жизнь – словно сказка, согласись, – сказал Герардо. – Ни с того ни с сего он западает в душу американскому мультимиллионеру, и тот завещает ему все свое состояние. Невероятно. – Он откинулся затылком на руки и уставился на пейзаж за окном. – Знаешь, сколько сейчас у ван Тисха домов? Штук шесть, но это не дома, а дворцы: замок в Шотландии, что-то вроде монастыря на Корфу… И представляешь, говорят, он никогда туда не ездит.

– А зачем они ему?

– Не знаю. Наверное, ему нравится, что они у него есть. Он живет в Эденбурге, в замке, где его отец работал реставратором. Те, кто там побывал, рассказывают такое, что уж и не знаешь, чему верить. Например, говорят, что там нет ни одного предмета мебели и что ван Тисх ест и спит прямо на полу.

– Чего только не выдумают.

Герардо собирался что-то ответить, но тут послышался шум. Перед забором остановился фургончик. Сердце Клары закачало кровь сильными толчками, и все тело напряглось. Но Герардо ее успокоил:

– Нет, это не он.

Но это был кто-то, кого Герардо и Уль, несомненно, знали, потому что Клара видела, как они вместе подошли к забору. Из фургончика вышел негр в берете и кожаной жилетке. За ним вылезли какой-то бородатый мужчина в летах и девушка с длинными черными волосами в халатах. Оба они были босы, и их ноги были перепачканы грязью и красной краской, а может, это была кровь. Оранжевого цвета этикетки висели на их шеях, запястьях и щиколотках, они выглядели уставшими. Клара вспомнила, что оранжевые этикетки носили модели, использовавшиеся в набросках для тренировки и прорисовки оригинальных эскизов. Негр был молодой и стройный, с бородкой, очень похожей на бородку Герардо. Его ботинки были перепачканы в грязи. Минуту спустя все попрощались, и негр со своими уставшими грязными куклами снова залез в фургончик и уехал.

– Это еще один помощник, наш приятель, – пояснил ей Герардо, вернувшись на кухню. – Он работает над моделями для эскизов в одном из домиков здесь неподалеку, но у него были свежие новости и он заехал поделиться. Кажется, коллекцию «Цветы» забрали из венского «Музеумсквартир».

– Почему?

– Никто толком не знает. В отделе ухода говорят, что полотнам был нужен отдых и что они решили сократить время выставки в «Музеумсквартир», чтобы другие выставки все же могли состояться. Но наш друг говорит, что то же самое будет с «Монстрами» в мюнхенском Музее современного искусства, представляешь? Не знаю, что происходит. Эй, ну не делай такую мину. «Рембрандта» никто не отменял, – сказал он.

Вечером от ван Тисха все еще не было ни слуху ни духу, и Клара уже больше не могла. Волнение очеловечивало ее, отнимая у нее предметную сущность и превращая в человека, во взволнованную девушку, которую тянуло грызть ногти. Она очень хорошо знала, что избыточное волнение опасно. От этого противника обязательно нужно было избавиться, потому что художник мог приехать с минуты на минуту, и ей нужно было ждать и быть гладкой и спокойной, готовой, чтобы ее использовали так, как это будет угодно ван Тисху.