Юлий вспомнил детскую сказку о
Да, он говорил себе, его понимание жизни, основанное на культурной преемственности, имеет сильные корни, но слабую ботву. Таковы и слова, которыми он отвечает на ложь окружающей жизни. А ее слова обладают смелостью и силой. Это не смелость мысли. Но именно такой, не столько разборчивой, сколько действенной смелости Юлий тщетно искал в самом себе.
Смутно он догадывался, что помехой на этом пути встает череда его предков. Их непреклонные глаза, глядевшие с фотографий. Прадед, дед... Конечно, их тоже затронула ассимиляция: что-то они утратили, что-то приобрели. Но главное все равно осталось: моральный закон, которого они придерживались, уходил в глубину прошлого на долгие века.
«Мы – другие», – усмехнувшись, он вспомнил бородатого, назвавшего советских евреев полукровками. Юлию вдруг показалось, что в этих словах есть определенный смысл.
В сравнении с его собственными Машины семейные обстоятельства были совершенно иными. В конце концов, она – действительно полукровка, не в переносном, а в самом прямом смысле. Родилась в смешанном браке. В ее крови сошлись две национальных судьбы – два закона, вытекающие один из другого и этим соединенные накрепко. В то же время они противоречили один другому, казались несовместимыми. Но именно в этом противоречии Юлий видел источник ее неодолимо притягательной решимости.
Сложив диван, Юлий отправился на кухню. На
Карауля кофе, норовивший залить плиту, он снова думал о
«Русско-еврейский Серебряный век...»
Теперь он чувствовал, что ухватил какую-то нить. Похоже, на этом пути можно многого достигнуть. Если перенять Машину смелость, соединив со смелостью собственной мысли.
«Опасности и подвох... Этого нельзя не учитывать...» – размешивая сахар, он снова думал о том, что в ее крови соединились две традиции, которые нельзя назвать равноценными: еврейская уходит в глубь веков, русская коренится в более позднем времени. Из этой преемственности, в основе которой лежит сложное взаимовлияние, может родиться как
«Пустоцвет... Вряд ли здесь можно найти окончательное решение».
И все-таки хотелось попытаться: жалко было бросать этот едва нащупанный, ускользающий узел. С историософской точки зрения он виделся многообещающим.
«Новое еврейство... Новое знание...»
Если прорыв случится при его жизни, это означает, что всем ныне живущим довелось оказаться на
Сделав первый глоток, отдавшийся кофейной горечью, он подумал о том, что сам-то он – человек светской культуры. Слова об этническом еврействе, коими он определял Машиных родственников, в значительной мере относятся и к нему. Всё, с чем традиция антисемитизма связывает понятие
Римлянином, живущим на
С исторической точки зрения эта позиция – тупик, куда рано или поздно заходит любая империя. Не только в том смысле, что ее ожидает распад. Об этом Юлий не думал. Его занимал другой вопрос: образованность, свойственная римлянам. Для принятия
«Чтобы вернуться к истокам, необходим приток новой крови», – вернувшись в комнату, Юлий записал на обороте тетради.
Мысль, сделав круг, возвращалась к исходной точке: к девушке, о которой он думал.
Теперь Юлий был убежден, что воспоминание о Маше не оставляет его именно по этой причине: крона генеалогического древа, две верхних ветви которого сошлись в этой девушке, и была той точкой, к которой вновь и вновь устремлялись его мысли.
Две крови. Для Юлия это стало новым плацдармом. Его мысли оживились, словно в позиционном сражении он неожиданно получил подкрепление, позволявшее выбраться из окопа, пусть и на зыбкий, песчаный вал.
«Как же она сказала?..
Языческая подоплека больше не казалась Юлию столь уж опасной. В конце концов, к ней следовало относиться как к исторической реальности. «СССР, – он повторял, – языческая страна».
В этом нет, как он думал, ничего невиданного: новое знание, выбродившееся в недрах еврейской крови, разошлось по миру, влившись именно в языческие мехи. Других на просторах
«Вот именно.
Нужную сумму Юлий нашел к сроку. Задача оказалась несложной: перехватить по сотне у приятелей- переводчиков. Обращаясь с просьбой, он ссылался на болезнь отца. Приятели понимали без особых объяснений и просили не торопиться с возвращением долга: «Отдашь, когда сможешь».
Накануне назначенной встречи он пересчитал деньги и вдруг поймал себя на том, что маленькая ложь, к которой пришлось прибегнуть в разговорах с кредиторами, доставляет ему удовольствие, как будто необъяснимым образом приближает его к Маше. Это сближение, пусть и эфемерное, отвечало его тайным стремлениям.
Маша явилась раньше времени.
Услышав звонок, Юлий вылез из ванны и, запахнувшись белой махровой простыней, прошлепал к двери. Думал: «Мама. Забыла ключи».
В первый момент он удивился. Три часа назад говорили по телефону, назначили точное время. Она пришла на час раньше. Стояла в дверном проеме как ни в чем не бывало. Любая другая, поведи она себя подобным образом, встретила бы недоуменный взгляд. Но эта девушка уже не была
«Вы очень похожи на римлянина», – не переступая порога, Маша кивнула на простыню.
Юлий сморщился, как от боли: снова она нашла точное слово, отвечавшее сути дела.
Он стоял и смотрел на нее, больше не скрывая восхищения. Больше всего ему хотелось, забыв обо всем, просто протянуть к ней руку, но рука не поднималась.
Маша усмехнулась, как будто заметила его бессилие. Усмешка плеснула на пламя, и безрассудный порыв иссяк.
Отступая, Юлий предложил войти.
– Вы должны простить меня...
В ее устах слово
– Да, да. Конечно, – Юлий согласился.
Ей показалось, весело.
– Дело в том, что у меня
