нет, а они продолжают утешать родителей, жен и малых своих отпрысков словами: „Сын Неба там, на троне, оценит мое усердие, не оставит нас своей милостью!“ Если бы они только узнали, как легко Вы облагодетельствовали Дун Хуна, они тотчас захлопнули бы толстые книги и, обливаясь слезами, проговорили: „Нет проку в мудрости и учености! Книгами не набьешь голодный желудок, и если даже выучишь назубок все, что в них написано, тебя не перестанут считать невеждой. Что проку десятки лет корпеть над книгами, если избавление от бедности все равно не придет? Не лучше ли, сыграв мелодию на флейте, обрести разом и богатство и знатность?“ Тогда понапрасну будут пылиться незаполненные экзаменационные свитки, некому будет высказать дельную мысль на благо государства. Экзамены, как средство отбора наиболее достойных, потеряют значение. Вот почему прошу Ваше Величество отменить решение касательно Дун Хуна и восстановить принцип: „Награда — лучшему“.
Возле императора в это время находились все придворные. Прочитав записку ревизора, государь выразил свое неудовольствие:
— Разве нас лишили прав главы государства? Разве своей волей мы не смеем назначить кого-либо на должность?
Вельможный Лу Цзюнь громко вознегодовал:
— Дун Хун — потомок очень знатного рода. Ваше величество, изволив отметить юношу, совершили правильное дело. Мы единодушно одобряем ваше решение. Возражает один Су Юй-цин, но кто понимает суть его возражения?
Слово берет сановный Инь:
— Доселе государственные экзамены никогда не проводили без участия всех придворных. А без гласности существует опасность злоупотреблений — вот против чего возражает ревизор.
Лу Цзюнь разозлился.
— В каждом знатном и богатом доме есть люди, живущие милостью хозяев, что же, выходит, в доме государя им находиться нельзя? Я слышал, как Дун Хун читал священную книгу, — разве этого недостаточно для получения должности? Император кричит:
— Лишить Су Юй-цина должности имперского ревизора!
Здесь вперед выходит Яньский князь.
— Ревизор — глаза и уши государства. Лишая страну ревизора, ваше величество лишает себя глаз и ушей. Больно думать об этом! Согласен, что записка Су Юй-цина немного дерзка, но вашему величеству следовало бы проявить терпимость и не усердствовать излишне в строгости наказания. Вы спрашиваете: смеете ли своей волей отличить достойного? Но разве мы получили свои должности не по заслугам, разве мы, что служим вам, глупцы? За что вы изгоняете своего верного слугу — неужели только за то, что он осмелился сказать слово? Вам следует исправить содеянное, иначе выходит, что мы совершали подвиги в корыстных целях. Если вы уверены, что это так, тогда мы повинны в тяжком прегрешении. Ревизор высказал осуждение потому, что, не посчитавшись с нашим мнением, вы выдали случайному человеку грамоту о сдаче экзамена, а это деяние в чьих корыстных целях? Государством правите вы, а мы, ваши чиновники, помогаем вам в этом. Пусть мы неумны, пусть не достойны вашей благосклонности, но мы не нахлебники, мы стараемся в работе, потому не заслуживаем вашего неуважения. Если вы перестанете считаться с нами и нашим мнением, кто тогда будет управлять вашим государством, вашими службами? Я не защищаю Су Юй- цина, не противлюсь вашим действиям в отношении Дун Хуна, но думаю, что вы проявите несправедливость к подданным, если отстраните от должности Су Юй-цина. Тем самым вы дадите нам понять, что не желаете слушать нас. Трудно с этим примириться!
Ян говорил пылко, но почтительно. Лу Цзюнь от злости чуть не поперхнулся словами возражения, но так и не смог их выговорить. Негодяя трясло, холодный пот струился у него по спине. А император, выслушав князя, улыбнулся.
— Если уж увещевать государя, то это надо делать именно так! Вы, князь, сказали золотые слова. Но что поделать: Дун Хун в самом деле нам полюбился, и мы выдали ему свидетельство об успешной сдаче экзамена, не отбирать же теперь у него эту бумагу! Что касается Су Юй-цина, то мы прощаем его и повелеваем восстановить в должности.
Когда придворные разошлись, император подозвал князя, предложил сесть и с улыбкой сказал:
— Мы имеем слабость судить о людях по их внешности. Дун Хун — красивый юноша, вдобавок выходец из знатной семьи, вот мы и пожалели его. Не сетуйте, князь, но мы решили поручить его вашим заботам, чтобы вы сделали из него достойного слугу императора.
Князь почтительно сложил ладони со словами:
— Помилуйте, ваше величество, могу ли я не любить человека, которого вы обласкали? Меня тревожит другое: не опасно ли судить о человеке только по внешности, отличать его за хорошую игру на цитре и жаловать должностью, не узнав его сути? Не пришлось бы потом раскаиваться в поспешности.
— Нам показалось, что у Дун Хуна светлая голова, — возразил император.
Князь отбыл к себе и дома рассказал о случившемся, закончив словами:
— Я еще не видел этого Дун Хуна, но уже испытываю к нему неприязнь, — подозрительно, что за него горой стоит Лу Цзюнь.
Тут вошел слуга и доложил, что Дун Хун ожидает приема у дверей дома. Ян велел проводить гостя в свою опочивальню. Тот держался очень почтительно. Князь внимательно оглядел юношу — красивое лицо с персиковым румянцем, брови вразлет, вишневые губы — и спрашивает:
— Сколько же тебе лет?
— Девятнадцать.
— Государь был милостив к тебе и, не скупясь, наградил. Чем ты собираешься благодарить императора за щедроты?
Дун Хун поднял глаза, пристально посмотрел на Яна и говорит:
— Я человек неученый, хотел бы услышать ваш совет.
— Ну что я могу посоветовать, — улыбнулся Ян. — Самое главное, пожалуй, — не зазнаваться.
Юноша промолчал, а князь продолжил:
— Поясню, чтобы ты лучше понял: если дитя растет непочтительным к своим родителям, то из него вырастает непочтительный подданный. Даже при наличии талантов такой подданный может плохо кончить.
Дун Хун покраснел, но опять промолчал. В доме у Лу Цзюня он сказал:
— Князь — очень не простой человек: каждое слово его нагоняет такого страху, что до сих пор на спине у меня пот не просох.
И он передал содержание своего разговора с Яном.
— Не исчислить верных подданных. Преданнейшими из преданных были Цюй Юань в государстве Чу и У Цзы-сюй[251] в государстве У, но и их кости сгнили в брюхе рыбы, а души их стали голодными духами речных вод. Такая судьба ждет всех ученых дураков, — холодно проговорил Лу Цзюнь и простился с Дун Хуном.
Видя, что император благоволит к Дун Хуну, вельможа порешил сделать его мужем своей сестры. На другой день он пригласил к себе Дуна и говорит:
— С таким красивым лицом, как у тебя, можно было бы добиться при дворе многого, но тебе мешает бедность. Есть у меня сестра — красотой не многим уступит. Бери ее в жены, породнишься со мной, избавишься от нищеты, с моей помощью — я ведь в чинах, человек влиятельный — далеко пойдешь.
Дун Хун не посмел отказаться и поблагодарил за высокую честь.
Довольный Лу Цзюнь улыбнулся.
— Нынче ведь смотрят первым делом на лицо, а не на родословную. Если ты красив, можешь выбиться в люди, если уродлив, никакая знатность не поможет, так и будешь прозябать в бедности да безвестности.
Он тут же определил счастливый для бракосочетания день. Узнав о намеченной свадьбе, император прислал в подарок Дуну сто штук шелка и пожаловал его званием Первого музыканта Красного дворца. Почти все придворные присутствовали на пиру в доме Лу Цзюня. Не приехали только Яньский князь, сановный Инь, имперский ревизор Су Юй-цин, Хуан Жу-юй, Лэй Тянь-фэн и еще человек десять. Это как бы означало неодобрение действий императора. С того пира бескорыстные, честные подданные, презиравшие
