вам свою милость.
— Злая воля Лу Цзюня свела нас в этой беде. Теперь все позади. Желаю вам счастливого пути! Верю, что если останемся живы и встретимся, то станем друзьями, — тепло раскланялся Ян с Ханем.
Тем временем Лу Цзюнь, которому больше не мешал Яньский князь, совсем распустился. Изгнал всех неугодных ему чиновников, заменил их своими родственниками и друзьями. Коварством и обманом, подкупом и силой он подчинил себе весь двор. Безмерной лестью он добился того, что император все больше доверял ему и поручал самые важные дела. Злобный и бездушный, властный и наглый, Лу Цзюнь страшился только одного — возвращения Яньского князя из ссылки. Он с нетерпением ждал вестей из Юньнани. Наконец прибыл один из его уцелевших слуг, и привез он вести, которые удручали. Рассвирепевший Лу Цзюнь приказал сурово наказать слугу и задумался: «Если я сохраню расположение государя, то, будь Яньский князь верен престолу, как Гао-яо, Хоу-цзи, Се-и, Гуань Лун-пан[267] или Би Гань,[268] обладай он всеми талантами, ему не вырваться из ссылки!» В голове его созрел коварный план. Он вызвал Дун Хуна и поделился с ним своими мыслями. А что это были — за мысли, об этом в следующей главе.
Глава двадцать девятая
О ТОМ, КАК ЛУ ЦЗЮНЬ ПРИВЕТСТВОВАЛ ДАОСА В ПРИЮТЕ НЕБОЖИТЕЛЕЙ, А СЫН НЕБА ПРИНИМАЛ ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦУ ЗАПАДА ВО ДВОРЦЕ БЕЗУПРЕЧНОЙ ЧЕСТНОСТИ
С давних времен известно, что многие несчастья страны происходят из-за людей, которых одолевает тщеславие или жажда богатства и знатности. Но слава и положение недолго радуют тех, кто обманывает государя и направляет его по ложному пути. Итак, Лу Цзюнь пригласил к себе Дун Хуна, отослал из покоев слуг и, взяв гостя за руку, говорит:
— Увы, скоро придет конец нашим встречам и беседам!
— Не понимаю, о чем вы, — удивился Дун Хун.
— Ты ведь знаешь, — тяжело вздохнул Лу Цзюнь, — Яньский князь — мой заклятый враг. По слухам, скоро он снова будет в чести у императора, и тогда меня ждут немилость и опала. Пока не поздно, лучше бросить службу да уехать в родные края, чтобы лечь в могилу рядом с предками!
— Не беспокойтесь понапрасну, — успокаивает Дун Хун. — Дни и ночи провожу я подле государя. Он принимает меня как сына, и мне известны все его сокровенные мысли. Император уважает вас, о Яньском князе и думать забыл.
Лу Цзюнь криво усмехнулся.
— Ты молод, еще не знаешь превратностей жизни. А я на государственной службе уже более сорока лет, при дворе поседел и всякого навидался. Все познал: победы и поражения, славу и позор. Мне ли не понимать, как дальше будет. Недаром говорится: «Старый конь сам дорогу знает». Государь любит, конечно, своих приближенных, но они для него что наложницы для мужа: одной всегда мало, потому что новенькое манит. Ты сейчас пока один в сердце господина: услаждаешь слух его музыкой и целиком владеешь его помыслами. Сын Неба тебя обласкал, должность тебе почетную пожаловал, но смотри, всего несколько лун миновало, а двор уже завидует тебе и ждет твоего падения. Любая красотка приедается, ее песни и танцы теряют прежнюю прелесть — и печальная участь грозит ей. Я ведь люблю тебя, потому и помогаю: если тебе хорошо — и мне хорошо, тебе плохо — и мне плохо. Видишь, я не так о себе даже беспокоюсь, как о тебе!
— Я очень ценю вашу заботу, — дважды поклонился Дун Хун, — и готов «вязать для вас травы». Запомню ваши советы: буду еще осторожнее, постараюсь поменьше попадаться на глаза придворным и все сделаю, чтобы не потерять милости государя.
— Ты правильно говоришь, — засмеялся Лу Цзюнь, — да только едва ли все это поможет. Знаешь пословицу: «Тигр, выбравшийся из западни, злее, чем тигр, в западню не попавший»? Для нас с тобой этот тигр — Яньский князь. И будь ты в три раза осторожнее, он, как вернется, найдет, в чем тебя уличить да обвинить.
Опустив голову, Дун Хун задумался, а потом говорит:
— Я еще несмышлён, мало что понимаю в жизни. Научите, как быть. За вами я готов в огонь и в воду!
Лу Цзюнь остался доволен ответом. Пригласил гостя отобедать у него в доме, увел его в потайную комнату, и там они беседовали до утра, и в юную душу вливался яд предательства. А между тем Сын Неба ничего не ведает, не подозревает, что благополучие могучей еще недавно державы висит на волоске: словно плоская глыба с горы Тайшань, вот-вот рухнут ее устои!
Однажды император в обществе Лу Цзюня и Дун Хуна наслаждался музыкой, что было заведено теперь каждый день. Мать-императрица, по обычаю выпустив в пруд рыбок, велела освободить из тюрем заключенных и пришла к сыну.
— Яньский князь был непочтителен с тобой, наговорил лишнего, но в сущности он — один из самых преданных наших слуг. Ты наказал его за дерзость изгнанием, но, я думаю, настала пора простить его и вернуть в столицу.
— Поверьте, матушка, — улыбнулся император, — я высоко ценю преданность Ян Чан-цюя: я возвел его в чин министра, отметил наградами его военные и гражданские заслуги. Однако он переусердствовал и злоупотребил данной ему властью, и я решил немного наказать его. Пока не пришло известие о его прибытии к месту ссылки, рано говорить о прощении. Пусть пройдет несколько лун, тогда я и призову его назад.
— Ты все же был чрезмерно суров, — покачала головой императрица, — не кажется ли тебе, что ты допустил ошибку?
Весь следующий день император принимал подданных, а вечером, сняв парадные одежды, удалился в свои покои. С востока светила полная луна, в небесах замигали первые звезды. Миновало уже одиннадцать лун года, а осень, казалось, все еще продолжается. Позвав к себе Лу Цзюня и Дун Хуна, император повелел подготовиться к развлечениям в Павильоне Феникс. Сын Неба пожелал пригласить туда членов императорской семьи с женами и наложницами, и когда все собрались, приказал Дун Хуну играть, а придворным дамам танцевать. Зазвучала музыка, закружились красавицы в красных и зеленых одеяниях, полилось вино. Лицо государя осветилось радостной улыбкой, он взял в руки цитру и самолично исполнил несколько мелодий. Гости в восторге провозгласили многие лета Сыну Неба. Император указал на семнадцатиствольную свирель и повелел Дун Хуну:
— Сыграй-ка нам древнее сочинение Ван Цзы-цзиня,[269] развей пыль будничных забот!
Дун Хун взял свирель и мастерски исполнил сочинение.
— Эта мелодия печальна и нагоняет грусть, — улыбнулся император, — недаром в древних стихах говорится: «Отчего же свирель так тоскует по иве?» Потому мелодию и назвали «Ивой». А теперь успокой нашу душу!
Дун Хун сыграл другое. Император похвалил его:
— Хорошо! Чистая, покойная мелодия, она смягчает сердце, недаром в древних стихах сказано: «Лунной ночью иду по дороге в Янчжоу».[270] Отсюда и название ее «Янчжоу». Теперь исполни что-нибудь легкое и красивое!
Дун Хун переменил лад. Император слушал с явным удовольствием, а когда музыка кончилась, улыбнулся, хлопнул яшмовой ладонью по столику и воскликнул:
— Какое наслаждение приносит прекрасная музыка! Она пьянит душу, наполняет разум смятением. Это ведь «Цветы среди деревьев в саду императора»!
Дун Хун продолжал играть. Сын Неба в восторге оглядел присутствующих.
— Что за чудо! Кажется, будто мы с Ян-гуйфэй в Павильоне Орлиного Древа слушаем, как играют на лютнях красивые девушки, а подпевают им маленькие девочки! Эта мелодия даже прекраснее тех, что сочинял Ли Сань-лан![271] Она прекраснее той, которою этот
