странички».
Из коридора доносятся голоса. Фридрих входит в приемную, на ходу расстегивая пальто. На его рост – слишком длинное. Лучше бы слегка подкоротить, немного, сантиметров на десять...
«Ну-ка, ну-ка...» – он бросает пальто на спинку кресла. Катерина отступает на шаг. Елена говорит: «Сейчас переведем подписи...» Это я понимаю: подписи переводят на оконном стекле.
Фридрих говорит: «Не забудьте проверить ручку: Лахтинен подписывал перьевой. Таможенные документы готовы?» Это вопрос ко мне.
Я киваю.
«Ладно, – он говорит, – сделаю пару звонков, а потом – закончим. Зайдете, – короткий взгляд на запястье, – через полчаса».
Катерина вытягивается в струнку: «Евгений Фридрихович, а я?..» – «А вы, – он бросает через плечо, – заканчивайте и можете идти».
Он заходит в кабинет. Дверь щелкает коротко и сердито.
Я вижу, как слабеет струна. Изнутри словно вырвали жесткий стержень. Всхлипнув, Катерина бежит к двери, шарит слепыми пальцами. Дверная ручка не поддается...
«Может... – я смотрю ей вслед, – надо что-то?..» – «Не надо, – Елена останавливает мой порыв. – В этом месяце ей не выдали доплату. Нечем рассчитываться с бонной». – «А может, просто забыл?» – «Помнит», – Елена усмехается коротко.
Катерина возвращается, идет к своему столу. На щеках – красные пятна. Скованные движения марионетки – руки повисли вдоль туловища, ноги не сгибаются в коленях. Она берется за лист, сосредоточенно растирает пальцами. Глаза прогорели. На дне – черные угли.
«Давай... Я тоже...»
Черные угли смотрят на меня с ненавистью: «Я
Моя комната крайняя. Я сажусь и раскладываю бумаги. Если она не заплатит бонне, ее дочь останется без присмотра. Как будто я виновата. При чем здесь я?
Я тяну на себя оконную створку. Там, за окном – тьма. На той стороне улицы чернеет ограда Юсуповского сада. Днем до нас долетают голоса. Дети, живущие в окрестных домах, гуляют со своими мамами. Этой осенью я так и не съездила на кладбище. Весной, когда станет полегче...
Рука тянется к горлу. Пальцы скользят, хватают самую крупную бусину. Мое любимое ожерелье сделано из натурального камня. Их называют
Когда мне плохо, я катаю бусины. Как будто они остались от мамы...
Я выглядываю в окно, вдыхаю холодный воздух. Снизу – визг тормозов. Поперек рельсов, отсвечивающих синим, разворачиваются три машины – колесами в тротуар. Из машин выскакивают какие- то фигуры, перебегают на нашу сторону. Я слышу, как жахает парадная дверь.
В прихожей верещит звонок. Дверь сотрясается под тупыми ударами. Хруст замков.
«Встать!» Кто-то одетый в черное. Я и так... «Ну!» Он сует под ребро, поводит волчьим глазом. На губах вскипает серая пена: «Где? Говори, сука гребаная!..» Я ничего не чувствую. Ни боли, ни страха. Только холод – металла под ребром.
«Серый! Здесь! Сюда!» Топот сапог.
Волчий глаз вспыхивает: «Сидеть! Ну!»
Он бежит на зов. Я – одна. Одна в своей комнате.
Опускаюсь на стул, вдыхаю, пытаясь расправить бронхи. Там, за стенкой, сдавленный крик. Это – его и девочек...
Снаружи тихо. Я иду к двери. Выхожу в прихожую. Под столом охранника кто-то шевелится и скулит. Входная дверь распахнута настежь. Если свернуть направо, выскользнуть на лестницу... Я сворачиваю налево, иду, ступая на мерзлых ногах...
Бумаги разбросаны по полу. Девочки, сложив на коленях руки, сидят по местам. Дверь в кабинет распахнута. Из кабинета – глухие голоса. Они выходят. Трое. С каждым из них Фридрих прощается за руку.
«До свидания, всего доброго», – девочки поют ангельскими голосами. Такими злыми голосами...
Фридрих морщится, бросает через плечо: «Этого мудака – ко мне!» Елена бежит в прихожую. Семенит мелкими шажками.
Охранник – маленький и жалкий. Мешковатая милицейская форма. Курносый шмыгающий нос. Верхняя губа разбита. Стоит в дверях, переминаясь с ноги на ногу. Оглядывается, ловит
Мы слушаем. В кабинете тихо. Потом что-то падает. Глухо, как мешок. Мешок с гнилой картошкой. Фридрих выглядывает наружу: «Екатерина Ивановна, – обращается ровным голосом, – у нас есть нашатырный спирт?»
Катерина вскакивает, суетится у шкафчика. Спирт? Откуда здесь взяться спирту? Мы не торгуем нашатырным спиртом...
«Вату, вату... – Елена подсказывает. – На», – шарит в сумке, протягивает тампон. Тампон – это очень дорого. Мы с Яной используем тряпки. Господи, о чем я думаю?
Я же слышала, как падало тело... Если убил, зачем ему нашатырь?..
Кровь катится на милицейскую форму. Падает жидкими каплями. Он идет и шмыгает носом, шмыгает и подтирается рукавом.
«Чтобы больше не видел! Ты понял, сука?! Так и доложи своему гребаному начальству. Милиция! Ублюдки! Лучше сразу – к бандитам. Не умеете, не беритесь! Они-то хоть
Катерина ходит по комнате. Подбирает разбросанные листки. «Вот. Здесь всё», – она протягивает мне. У меня дрожат руки. Я сажусь и сцепляю замком.
«Все свободны, – Фридрих выходит из кабинета. – Спускайтесь к машине. А вас, Татьяна Андреевна, я прошу остаться».
Девочки уходят, не прощаясь.
Я узнаю? ее: пузатая, с черной наклейкой. В прошлой жизни она украшала мою кухню. Мой муж собирал пустые бутылки. Теперь она полна.
Фридрих сворачивает пробку, разливает по бумажным стаканам. Я чувствую острый запах – аромат отравленного миндаля. Те, кто собирал бутылки, мечтали, чтобы им достались полные. Я не собирала, но пить выпало мне.
«Ну, с боевым крещением. – Я чувствую холод под ребрами. – Татьяна Андреевна, – голос Фридриха увещевает, – надо выпить.
Я делаю глоток – глоток мечты моего бывшего мужа.
«Это... часто?» – «Что вы, – взгляд Фридриха темнеет. – Конечно, нет». – «У них... – Еще глоток. Мечта устремляется вниз по пищеводу. – Был пистолет».
«Вам угрожали?» – Фридрих спрашивает участливо. У меня ноет ребро...
«Они – кто?»
Фридрих хмурится: «Санитары леса. С которыми надо договариваться». Мечта моего бывшего мужа сворачивается комом в желудке. Санитары в черных халатах. После них остался запах пота, смешанного с дорогим одеколоном.
Мы с Фридрихом сидим за столом. Я понимаю: договариваться
Фридрих наклоняет бутылку. Из горла тянется медленная струя. «Почему так... медленно?..» Фридрих заглядывает в бутылочное горло: «Пробка. Там – специальная пробка».
Чужая мечта растекается по жилам, густеет в моей крови. Кровь спекается сгустками, слипается
