Земную радость. Только в адском пламени Сгорят, забытые, заботы? Или сгорит печаль в сиянье розовом Страны божественно-блаженной, Где во дворце лазурно-хризопразовом Хрустальный зал многоколонный? Мы улетим в Элизий… Нет. Но жалким стариком, Назло житейскому Борею, «Печаль моя светла». «Мне грустно и легко», – Я улыбаясь повторяю. Мы не войдем в сияние Элизия: Нас бог любви туда не пустит. Но утешает нежная поэзия — Дарохранительница грусти. И лучше — проще: домик у опушки, на Юру. Скамья, береза, ясень. И медленно бредя за тенью Пушкина, Мы встретим болдинскую осень. * * * Кто может сосчитать морской песок? Весной Я шел по берегу, устало: Я точно сосчитал песчинки — до одной. Но двух песчинок не хватало. Песок… Моя судьба — песочные часы: Переверни — и всё сначала. Я все шучу. Из белой полосы Песчинка в черную упала Навек. Но не горюй: вновь солнечный восход Над морем, волны заблестели, И Афродита-Муза вновь плывет На раковине Боттичелли. Ну а душа — моллюск. Но створки отворят, Совсем невзрачные снаружи, И вдруг увидят мой несовершенный клад: Некрупных несколько жемчужин. Пусть раковиной бледной и пустой Я на песке похолодею: Но светлый Мусагет из раковины той С улыбкой вырезал камею. * * * Огромная лазурь Айя-Софии! В зеленовато-золотой громаде, В том бирюзовом озере, в том чуде Клубились мощно светы неземные Апофеозом: полдень в Цареграде! Казалось, византийские святые Во храм вернулись, дивно-золотые, Высоким сонмом, воинством победным. В лазурных сферах, в райском вертограде Великолепным празднеством бессмертным Мозаики и мраморы сияли. Архангелы великие звенели Над византийским городом имперским – И круглые турецкие щиты С арабской вязью — золотом на черном – Трофеями военными висели В сиянии божественно-просторном, Не затмевая вечной красоты. * * * И великий и грозный собор в твердокаменной Авиле, где паломники шли мимо терний Христова венца (О огромный Распятый! И Царству не будет конца!) ко святой и суровой Терезе, сказавшей о дьяволе – что, не помню. Там сердце Христово мы славили
