трепетал. Он услышал за спиной:
- Так пахнут рожденные женщиной.
- Но что он делает здесь? Разве Господь не изгнал людей из горнего мира, как изгнал мятежного херувима с его приспешниками?
- Мы не знаем замысла Божьего о человеке, - отвечал другой ангел.
- Разве они не приравняли себя к падшим ангелам, когда ослушались Господа?
- Поостерегись обсуждать дела Божии! Позавидовав Адаму, ниспал херувим Денница!
- Не ему ли они поклоняются в своем городе?
- В горах сифиты чтут истинного Бога и называют себя сынами Божьими. Может быть, этот человек один из них?
Енох посмел оглянуться: их сопровождали еще два ангела. До пят они прикрывали себя крылами. У одного - гордая складка между бровями.
- В чем достоинство этого человека, рожденного из капли белого семени, если ему дозволено в пахнущей плоти взойти на небо? - спрашивал ангел.
- Может, он будет нести службу с нами и между нас и будет сотворцом Господу в мире духовном?
Енох увидел город из небесного хрусталя. По зубцам стены стояли небесные воины. Енох затрепетал.
- Мне страшно! - зашептал он.
- Не бойся, Еноше, - сказали сопровождающие его ангелы, - ты вступаешь в общение с миром духовным. Твои грехи будят в тебе страх.
- Мне страшно!..
5. - Мне страшно! - простонал человек в кормушке, и овцы снова вздрогнули, снова метнулись в глубь пещеры.
А в доме задуло свечи. Из отворенного окна пахнуло сыростью и холодом. Мелхиседека вздрогнула и зябко поежилась. Обняв себя за плечи, подошла к окну, постояла, вслушиваясь в ночь. Гнулись и шумели деревья. Кричали птицы и казалось, что кричат сами деревья.
- Что там? - спросила Сепфора из другого окна.
- Наверное, Тувалкаин испугал овец грохотом колесницы. - Мелхиседека подумала, что Сепфора может уловить в ее словах осуждение и мысленно попросила у нее прощения. - Они волнуются - я успокою, - сказала Мелхиседека, тоном как бы прося прощения у Сепфоры. Она запалила в очаге факел и вышла.
- Что вы, милые? Что вы? - приговаривала Мелхиседека, обходя овец. - Что вы, милые? Успокойтесь, злой человек уехал. - Она подошла к кормушке. Ей вдруг показалось, что там кто-то лежит. Мелхиседека подошла ближе, опустила факел.
- Мой Бог! - тихо воскликнула она. - Мой Бог! - прошептала Мелхиседека. Лицо человека, лежащего в кормушке, точно светилось изнутри. - Кто это? - Мелхиседека обвела взглядом овец, будто от бессловесных хотела добиться какого-нибудь ответа, и вдруг ей показалось, что глаза животных исполнены человеческим разумом. Она испугалась, подумав, что овцы вот-вот заговорят. - Бог мой! - Что-то хорошее, теплое поднялось внутри нее с тихой радостью. Глаза стали горячи, и тихие радостные слезы мешали ясно разглядеть лежащего в кормушке человека. Мелхиседека промокала их кончиком головного покрывала, но видела лежащего мутно. И вдруг она поняла, что произошло нечто такое, что заполнит всю ее жизнь. Наступала самая лучшая в ее жизни пора. Пришло счастье, никогда доселе не испытываемое, непостижимое счастье, может быть, трудное. Радость заполнила Мелхиседеку, и она еще пуще заплакала. Мелхиседека прикрепила факел к столбу, бросилась к брату, но не смогла его приподнять. Она взяла его руку, припала к ней, встав на колени, и поцеловала в жилку.
В доме люди сидели обыденно молча.
- Сепфора! Мафусаил! - послышались призывы Мелхиседеки. Мафусаил выскочил в нижней длиннополой рубашке с короткими рукавами, без пояса и без сандалий. За ним бежала взволнованная Сепфора. Мелхиседека опустилась посреди двора на пенек.
- Там... там... - Ее слезы и заикание встревожили. - Там... Его лицо... Оно как бы
