образование государство. И ты здесь ни при чем. Запомни.
– Запомню… – процедил Пахом, нахлобучивая треух. – Однако и ты запомни: не видать тебе Катерины во веки веков.
– Топай, топай, – угрожающе приподнялся Мишка. – А Кешке своему так и передай – не боимся его. Он один, а нас целая дружина. И хулиганы с Воробьевой улицы ему не помогут.
– А это еще как посмотреть, – покачал головой профессор. – Крымский воздух целебный. Я думаю – поможет. Во всяком случае попробовать надо.
– И попробуем, – бодро кивнул Кржижановский, складывая карту. – Попробуем, Владимир Ильич…
Белка прыгнула на соседнюю елку, стряхивая снег с веток, перебралась на ствол и, царапая кору, побежала к вершине. Василий поднял берданку, прицелился. Рыжий белкин хвост мелькал в зелени. Достигнув макушки, она высунулась, скосив вниз круглый блестящий глаз. Василий быстро поймал ее острую мордочку в прорезь, плавно выдавил спуск. Грохнуло, толкнуло в плечо. Белка скрылась в ветвях, а через мгновенье Василий заметил ее катящееся вниз тельце. Оттянув затвор, он выбросил на снег дымящуюся гильзу, подошел и поднял еще подрагивающую белку. Головка ее была разбита пулей. Василий улыбнулся, отер снегом кровь и сунул в рюкзак. Недалеко раздался выстрел. Потом еще один. Василий развернулся и, подминая недавно выпавший снежок широкими лыжами, пошел на звук.
Ельник вскоре кончился, перед Василием открылась широкая поляна. Справа стоял небольшой крытый возок, запряженный парой гнедых лошадей. Слева, возле засохшей ели нетерпеливо били копытами утоптанный снег два пегих рысака. Один был оседлан и привязан к ели, другой – впряжен в узкие сани, почти не видные из-за наваленной на них медвежьей полости. Посреди поляны обнимались двое: гусар и штатский.
Коренастый секундант гусара лихорадочно открывал шампанское, другой держал наготове бокалы:
– Шампанского, шампанского, господа! В знак примирения!
Секундант штатского искал в снегу брошенные пистолеты. Оседланный рысак тряхнул мордой и коротко заржал.
Колесов перелистал утренние сводки и устало провел рукой по опухшему от постоянной бессонницы лицу:
– Что же делать теперь, Виктор Семеныч? Что может спасти фундамент от просадки?
– Только мой поцелуй! – жарко выдохнула Катя, прижимаясь к Федору.
Большие влажные глаза ее поблескивали в парной темноте избы.
– А ну – пшла! Пшла вон! – егерь свесился с нар и пустил в нее сапогом. Гна испуганно поджала хвост и бросилась в дверцу.
– Анкор! Анкор, Мальва! – щелкнул бичом Шмуц и выскочил на середину арены. – Анкор, кому говорю! Быстрей!
– Быстрей нельзя, уважаемый Сергей Петрович, – скупо проговорил секретарь парткома, кольнув Зотова быстрым взглядом своих карих глаз. – Там ведь люди работают. Люди, а не роботы. Так что давайте и впредь договоримся – если план заставляет рабочих перенапрягаться, то надо подумать, нужен ли нам такой план. Авральное время нашей молодости, Сергей Петрович, давно прошло. Сейчас новые времена.
– Возможно, – согласился Куйбышев, прикуривая от окурка новую папиросу. – Но социально- экономических законов развития общества никто не отменял. Ваш замысел нов, дерзок. Но одной дерзости, товарищ Иванов, мало. Понимаете меня?
– Понимаю… – пролепетала Соня, прижимая письмо к груди. – Но… все равно… все равно я буду ждать его… а в эту похоронку я не верю… никогда не поверю!
Голос ее задрожал и оборвался. Карим выбрался из камыша и быстро подбежал к убитой лосихе, на ходу выдернув нож из-за пояса. Красивая голова ее медленно опустилась на плотный речной песок:
– Красота какая…
Вика вздохнула, посмотрела на звезды. Они висели совсем низко. Казалось можно достать их рукой.
– Ну, что вы. Это только кажется, – засмеялся Ведерников, отряхивая снег с колен. – Самодержавие очень сильно именно сейчас. И озлобленно, как тяжело раненый зверь. И поверьте, Вероника Терентьевна, добить этого зверя будет крайне трудно.
– Ничего, справимся, – сплюнул окурок Кацман. – Что мы, новички какие, что ль? И не таких били!
Он повесил на плечо винтовку и кивнул Алексею:
– Пошли.
– Сейчас, подожди минутку, – пробормотала Лена, намазывая губы. – И проверь, газ выключили или нет…
Антон пошел на кухню.
– Ага, вот и виновник торжества, – приподнялся бригадир со стаканом в руке. – Ну, что ж, давай обмоем твой почин, ударник!
Вместо ответа он крепко ударил его по лицу:
– Предатель… фашистская сволочь…
Гвоздев устало рассмеялся:
– Да вы не волнуйтесь. Сядьте и выслушайте меня. Дело все в том, что кронштадтский мятеж давно нами подавлен. Главари арестованы.
– Слава тебе, господи! – всплеснула руками Агриппина Васильевна. – Теперь и умереть не страшно…
– Смотря за что. За родину – конечно не страшно, – проговорил в темноте старшина, связывая гранаты обрывком проволоки. – Дай-ка мне еще одну, Саш…
– На, – Дворжецкий протянул ему вафлю, и Митька стал жевать ее, победоносно оглядываясь на понуро молчащую Валю.
Она смотрела вперед, крепко сцепив руки на коленях.
– Сколько будем молчать? – офицер встал, взял стек со стола и, похлестывая себя по надраенному голенищу, стал прохаживаться по камере. – Я бы на вашем месте все рассказал нам. Какой смысл упираться? Отряд ваш давно окружен. Мы ждали подкреплений, сегодня ночью они подошли. Теперь вашим товарищам не сдобровать. Их мы всех расстреляем. А вас… вас может и помилуем, если назовете явки в городе. Ну, как, согласны?
Он остановился возле нее, помолчал и властно протянул руку:
– Вот что, давайте-ка ваш чемодан. Машины вам все равно не дождаться. А вместе мы к обеду доберемся в Усть-Уйгут. Идемте.
Саша встала и двинулась за ним:
– Вы уверены, что мы не опоздаем?
– Абсолютно, – твердо проговорил доктор, поправляя шляпу. – Перитонит, конечно, дело серьезное. Но я смотрел его накануне. Так что верьте мне, все будет хорошо.
– Дай-то бог, – грустно улыбнулась старушка, и возле ее добрых сероватых глаз собрались мелкие морщинки. – А уж за Маней я послежу, будьте покойны. Да и лучше ей в деревне жить, для души лучше.
Рокоссовский кивнул:
– Верю. Только необходимо укрепить фланги, чтоб не провалиться.
– Не провалимся, – откликнулся из тумана Николай, затесывая топором слегу. – Я брод знаю, проведу. Еще солнце не взойдет, как мы там будем.
– Хорошо бы, – закрыл шкаф Соломин. – А то начнут без нас. Весь ликер твой выпьют…
Он засмеялся.
– А ты не смейся… – Люда обняла его, посмотрела в глаза. – Я ведь четыре года тебя ждала… понимаешь?
– Как не понять, ваше благородие, – приподнялся сотник. – Только, мне думается, они ведь тоже смотреть на нас не будут. Забастовщики эти – народ безбожный, отчаянный. Гляди, опять баррикадой улицу перегородят. Чует мое сердце.
– И мое чует, – тяжело вздохнула Степанида, поправляя сползшую с плеча бретельку лифчика.
Порцевский сильней налег на весла и лодка быстро догнала плывшую впереди шляпу
