— Но ты пойми, что у нас чрезвычайно плотный материал. Там пустот нет почти. Одни факты.
— Факты тоже надо уметь излагать коротко и ясно.
— Сереж, но ты сам себе противоречишь. Ты прошлый раз говорил, что ради хорошего актуального материала не пожалеешь и полосы. А теперь? Сразу сокращать? Это легче всего.
— Нет. Это труднее всего, дорогуша. Написать коротко и ясно — труднее всего. Да и в конце концов, что ты предлагаешь? Печатать в десяти номерах?
— А почему бы и нет? — встал Савушкин. — Такой материал не стыдно и растянуть.
— Конечно. И читать будут с удовольствием.
Авотин нетерпеливо вздохнул:
— Послушайте! Вы понимаете, что такое институтская многотиражка? Это две полосы! Две! Если б у меня было четыре, я б конечно без всяких пустил ваш материал в пяти номерах. Но сейчас это невозможно. Невозможно. И вообще, давайте закругляться, сколько можно сидеть…
— Как — закругляться? А материал?
— Сокращать. Другого не дано.
— Это невозможно, Сергей.
— Возможно. Когда сократите — еще лучше будет.
— Ну, это глупости…
— Ладно, орлы, по домам. Сокращайте, приносите и поговорим тогда.
Студенты молчали.
Авотин встал и принялся складывать в портфель лежащие на столе бумаги. Савушкин поднялся и твердо проговорил:
— Знаешь, Сереж: если дело так выходит, мы посоветуемся с комитетом комсомола.
— Правильно, — кивнул головой Кершенбаум, — покажем Лосеву. Пусть решает.
— Это ваше право, — сухо проговорил Авотин. — Мое мнение я высказал. Лосеву я скажу то же самое. В конце концов вопрос о размере материалов утверждался на парткоме… А теперь — до свидания. Мне еще дома работать…
Студенты стали молча выходить.
— Гена, останься на минуту, — проговорил Авотин, застегивая портфель. — Тут из ДНД приходили насчет твоей статьи, я забыл совсем сказать тебе…
Коломиец подошел к дивану и снова сел.
Авотин застегнул портфель, потер подбородок, глядя в открытую дверь:
— Я вчера думал насчет этой катавасии со стройотрядом. Знаешь, у меня к тебе есть деловое предложение.
Улыбаясь, Коломиец кивнул.
— Закрой-ка дверь, — тихо проговорил Авотин.
Коломиец встал, подошел к двери и, прикрыв ее, повернул дважды круглую ручку замка.
Потом повернулся к Авотину и еще шире улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.
Авотин медленно выбрался из-за стола, приблизился к нему и, протянув руку, провел дрожащими пальцами по его гладко выбритой щеке. Коломиец тихо засмеялся, положил ладони на широкие плечи Авотина. Мгновенье они смотрели в глаза друг другу, потом лица их медленно сблизились.
Они долго целовались, привалившись к двери. Авотин гладил курчавую голову Коломийца, потом стал расстегивать ему ширинку. Коломиец отстранил его руку:
— Не надо щас…
— Ну а чего, давай здесь! — зашептал ему в ухо Авотин.
— Да ты что.
— Никто не увидит. В окно же не видно ничего…
— Нет.
Авотин пожал плечами:
— Чего ты боишься?
Коломиец улыбнулся:
— Ничего.
— Ну а чего ж ты? Ну давай, Ген.
— Да не буду я, — капризно пробормотал Коломиец и, прислонившись к двери, посмотрел в потолок.
Авотин гладил его щеку:
— Ну, поехали ко мне тогда?
— К тебе? — вяло повторил Коломиец.
— Ко мне.
— Тащиться далеко.
— Так возьмем мотор, пятнадцать минут езды. Поехали.
Коломиец потянулся:
— Не хочу.
— Почему, Ген?
— Не хочу. Да и вообще, знаешь… — он подошел к окну. — Я тебе ведь главного не сказал.
— Чего? — настороженно спросил Авотин.
Коломиец вздохнул и после долгой паузы произнес:
— Я вчера у мамочки опять нюхал.
Авотин побледнел.
Коломиец обернулся к нему и повторил, странно усмехаясь:
— Нюхал.
Авотин молчал. Коломиец присел на подоконник и тоже молчал.
— Гена… — произнес Авотин сдавленным голосом, — ты же обещал, ты же…
Коломиец смотрел в окно.
— Гена! Гена! — Авотин опустился на колени, подполз к Коломийцу и, ткнувшись лицом в его колени, заплакал.
— Ну, кончай, ну что ты… — вяло отстранил его Коломиец.
— Я… я… это… ты же обещал, — всхлипывал Авотин. — Ты… ты же обещал… гад! Гад!
— Ну, хватит, в самом деле…
— Гад! Гад! — рыдал Авотин, тряся головой. — Ты мучить меня хочешь, да? Мучить? Мне что… что мне… убить ее? Или пове… ситься? Гад!
— Ну что ты городишь… встань… встань сейчас же.
— Гад! Я убью ее! Сука рваная! Гадина! Убью!
— Замолчи! Встань, что ты как какой-то… встань…
— Сволочь какая! А ты! А ты сам-то! Ты же обещал! Ты же поклялся тогда… в Ялте! Ты же поклялся!
— Ну, хватит…
— Нет! Я что… что я кукла тебе? Да? Пешка? Как Перфильев? Ты… ты меня совсем за человека не считаешь? Я кто для тебя? Скажи, скажи! А ей? Ей-то? Сволочь какая! Какая тварь!
Коломиец обнял голову Авотина руками и закрыл ему ладонью рот. Некоторое время они молчали, только глухо всхлипывал Авотин. Наконец, Авотин встал с колен, достал платок, вытер лицо и сухо проговорил:
— Да… ну, в общем, это, конечно, твое дело. Ты ведь у нас эгоист. О себе только и думаешь. А я вот о тебе подумал.
Он подошел к письменному столу, выдвинул средний ящик и достал сверток, перевязанный розовой ленточкой:
— Вот. Подарок тебе.
Он подошел к Коломийцу и бросил сверток на подоконник:
— За все хорошее.
Коломиец взял сверток, положил себе на колени и развязал ленточку. Потом он развернул бумагу и
