письменного указа за рукой императрицы». Очень опрометчивое приказание. Думаю, со временем этот указ был отменен. Заниматься делами, вникать в их суть императрица не любила. Первое время, ощущая свою высокую роль, она старалась: ей присылали доклады и депеши, она их читала, делала пометки, давала распоряжения. Правда, заседать в Сенате и слушать прения не любила. В 1741 и 1742 годах она была в Сенате семь раз, в 1743 году – четыре раза, потом и того меньше. Со временем все эти политические игры ей наскучили. У нее на все было собственное мнение, поэтому прежде, чем подписать ту или иную бумагу, она долго размышляла, а иногда и забывала об этой бумаге. Со временем она поняла, что активное участие ее в управлении государством ничего не меняет, и позволила себе быть менее активной.
Документы готовили Бестужев, Воронцов и другие важные министры, ей только подпись надо было поставить, но и от этого она увиливала всеми возможными способами. Почему? А вот так…Ее обвиняли в патологической лени. Валишевский, пытаясь разобраться в ситуации, пишет, что у нее просто не хватало на работу времени. Она бы рада заняться государственными делами, но с утра туалет – часа три, не меньше, а там, смотришь, уже охота, а там в церковь, как же без этого, а вечером бал или свадьба кого-то из родственников или приближенных, и потом у нас, кажется, было намечено ехать с утра в Петергоф… или в Гостилицы… или в Ораниенбаум…
Позднее, где-то в 1750 году, как мы знаем из депеши, Бестужев жаловался графу Бернесу, посланнику Марии-Терезии: «Вы находите, что дела моей коллегии идут плохо, – говорит Бестужев. – Если бы вы видели остальные! Благодаря доверию, которым меня облекает государыня, у меня зло, может быть, до некоторой степени и поправимо. В других областях империя положительно приходит в упадок. Если бы ее величество посвящала управлению страны сотую долю времени, отдаваемую вашей повелительницей (т. е. Марией- Терезией) управлению государства, я был бы счастливейшим из смертных. При настоящем же положении вещей терпение мое истощается, и я решил выйти в отставку через несколько месяцев».
Врет Бестужев, а скорей всего, хитрит, никуда он не ушел и не собирался, а когда канцлерство его хотели отнять силой, он защищался как лев. Бестужеву вторит Воронцов (взято из донесения маркиза Лопиталя): «Вы не поверите, сколько хлопот доставляет мне нерешительность и медлительность ее величества… Хотя бы я и думал, что какое-нибудь дело окончательно слажено в тот вечер, когда я вас вижу, я все же не смею вам это сказать, зная по опыту, что на следующий день все может измениться».
Читаешь эти жалобы, и на ум приходит притча о добром и злом хозяине. «Я бы все сделал для вас, – говорит добрый хозяин просителю, в нашем случае иностранному посланнику, – но я работаю не один, поэтому дождемся лучших дней». Вряд ли Елизавета мыслила таким образом, но что ее ближайшие подчиненные использовали в своих видах эту ситуацию, видно невооруженным глазом. А «плохим хозяином» всегда был Бестужев.
Елизавета была умна, и это ее увиливание от государственных дел происходило не только от скуки, возникающей при виде деловых бумаг, и не от немедленного желания броситься в омут развлечений. Очень может быть, что она не любила быстрых решений, не хотела рисковать – пусть бумага отлежится, а там посмотрим. Вдруг завтра будет во вред государству то, что она сделала сегодня.
Екатерина II пишет: «У нее (Елизаветы) была такая привычка, когда она должна была подписать что- нибудь особенно важное, класть такую бумагу, прежде, чем подписать, под изображение плащаницы, которую она особенно почитала; оставивши ее там некоторое время, она подписывала или не подписывала ее, смотря по тому, что ей скажет сердце».
Я думаю, что она подсознательно хотела задержать время. Не надо ничего менять, господа! Будем веселиться, пока молоды! Вот ужо когда совсем в Европе будет плохо, тогда и ввяжемся в их дела, а сейчас не надо торопиться. Во всем этом была, конечно, беспечность, но и женская мудрость, все ведь как-то само собой идет, катится в нужном направлении, и чем меньше она будет вмешиваться, тем лучше. Жизнь сама выведет.
Ключевский пишет: «Ленивая и капризная, пугавшаяся всякой серьезной мысли, питавшая отвращение ко всякому деловому занятию, Елизавета не могла войти в сложные международные отношения тогдашней Европы и понять дипломатические хитросплетения своего канцлера Бестужева-Рюмина». Все правильно, но у нее хватило ума терпеть этого канцлера 17 лет, хотя сам он, как личность, был ей очень несимпатичен. И с этим канцлером она победила величайшего стратега Фридриха Великого, взяла (пусть ненадолго) Берлин и умудрилась при всех ее недостатках «стать вершительницей европейских судеб».
Все свое царствование она ощущала себя дочерью Великого Петра, который оставил ей в наследство великую империю. Перед отцом она преклонялась, и именно при ней был создан культ Петра как Преобразователя. Само имя его, несколько полинявшее при Анне Иоанновне, было теперь окружено сиянием и священным трепетом. Но она помнила, как заняла трон, и слово «народ» тоже не было для нее пустым звуком. Она искренне любила Россию, гордилась ею и старалась, как умела, был ей полезной. Мне очень нравится оценка Елизаветы французским послом д’Альоном: «У нее был только женский ум, но его было у нее много».
В делах, которые она считала своими кровными, она была и внимательна, и работоспособна. Одним из неоконченных дел Петра I было издание Библии на русском языке. Удивительное дело, но в домашнем обиходе в России ходила только Псалтирь польского происхождения «для чтения и пения во славу Бога». Священные тексты – то есть Библия, изданная на греческом или славянском языках, – и читались только в церкви. Вряд ли Петр в 1703 году помышлял о переводе Библии на русский разговорный язык, но помог случай. Переводом Библии на русский занимался известный пастор Эрнст Глюк, тот самый пастор, в доме которого Шереметьев заприметил красивую девушку, ставшую со временем императрицей Екатериной I. Глюк изучил русский, поскольку в Лифляндии жило много русских, особенно бежавших от притеснения староверов. Глюк перевел Новый Завет, но перевод погиб в 1703 году при взятии нашими войсками Мариенбурга. Пастор с семьей переехал в Москву, там, по поручению Петра, основал гимназию и опять стал переводить Библию на русский язык с подлинного текста. В 1705 году Глюк умер. Мы не знаем, завершил ли он свой труд или нет, бумаги его исчезли. Тогда же дело с переводом Библии на русский язык заглохло, Петру было не до этого.
Елизавета решила вернуть этот проект к жизни. В 1743 году по приезде в Москву Синод получил от нее такой приказ: «Понеже дело неправления Библии, к напечатанию оной вновь давно уже зачатое, и поныне не завершено, а нужда в том церковная и народная велика: того для сим нашим указом повелеваем, дабы св. Синода все члены в сию святую четыре десятиницу в направлении оной Библии к печатанию оной вновь трудились от получения сего нашего указа каждый день поутру и пополудни, кроме недельных дней, чтоб, ежели возможно, оное исправление окончить к празднику св. Пасхи…» Как мы видим, речь идет не о переводе, а о правке перевода Библии и подготовке его к печати. Но в 1744 году дело не сдвинулось с места. Амвросий Новгородский, который должен был заниматься правкой, попросил уволить его от этого по причине нездоровья, «потому что головой весьма немощен, а дело требует довольного рассуждения».
Елизавета согласилась на отсрочку, тогда голова ее была занята поиском невесты для наследника, но через год она вернулась к этой идее. В ноябре 1745 года Синод опять получил именной приказ издать в этом же году Библию для народного употребления, а если члены Синода не согласны, то пусть дадут письменное «мнение». Мнения были поданы, члены Синода были единодушны – Библию издавать рано, потому что исправление было давно, а без «заручения» тех справщиков «сомнительно есть, нет ли в ней каковой попорчки, чего ради оную без оговорения печати предать опасно». То есть «определили оную с печатью словенскою прочесть и исправить», но ни читать, ни исправлять никто не взялся, и дело заглохло.
Но Елизавета была настойчива. В 1747 году Синод определил вызвать из Киева двух иеромонахов, знающих греческий язык. Те иеромонахи стали исправлять Библию, но дело это было долгое и трудное, и 1 марта 1750 года Синод получил высочайший приказ: печатать без всякого отлагательства. Начали печатать. Библия вышла в свет в 1752 году. Соловьев С.М.: «23 февраля императрица указала публиковать из Сената по всей империи, что начавшаяся исправлением при жизни Петра Великого Библия ныне совсем уже окончена и напечатана, которую продавать велено без переплету по пяти рублей, и чтоб всякий, зная о том, более пяти рублей не платил, чтоб перекупщикам пресечь путь к повышению цены, ибо книг печатается и впредь будет печататься довольное число».
Выправленное и грамотно переведенное Евангелие от четырех авторов на русском языке было издано в России только в 1860 году, через два года опубликовали Деяния апостолов и Апокалипсис. Тогда же начали переводить на русский Ветхий Завет. Первая полная Библия на русском языке была издана в 1876
