велосипеды.
— Мне весьма приятно видеть вас, — уже серьезно сказал Владин отец. — Но огорчительно, что вы, очевидно, напрасно проделали столь длинный путь.
Он сделал паузу, словно для того, чтобы уяснить, какое впечатление произвели его слова на ребят. Но ребята пока что никак не отозвались на его речь. Да и Владин отец, по существу, еще ничего не сказал.
— Влада уехала, — неожиданно заключил он, собираясь уйти.
— Куда? — с явным недоверием спросил Костя.
— В Свердловск. К моей родне. Еще зимой я обещал ей эту поездку.
— Но ведь сейчас война, — возразил Костя.
— Свердловск далеко в тылу. Поэтому вы не очень беспокойтесь. С ней ничего не случится.
Он ушел, а ребята еще некоторое время стояли у калитки. Они не знали, что сказать друг другу. И первым заговорил Костя:
— Ты слышал от Влады о предполагаемом отъезде? Хоть что-нибудь?
— Ничего не слышал.
— И я тоже. Тайком уехала.
— А как же мы?.. — растерянно развел руками Илья. — Ведь мы уедем на фронт, не простившись с нею!
— Значит, не нужны мы ей. Ни ты, ни я.
— Но она-то ведь нам нужна, — сказал Илья.
— Не убежден. Между прочим, нам нужно ехать, — шумно вздохнул Костя, трогая велосипед.
В один из июльских дней Алеша и Костя снова наведались в военкомат. И хотя людей во дворе было так же много, капитан принял ребят и пообещал отправить в часть при первой же возможности. На фронт, оказывается, сразу нельзя, будут еще учить, как окапываться, как воевать против танков. И как стрелять тоже.
— А эти? — Алеша кивнул на двор. — Их отправляют, а нам ждать?
— Это девятнадцатый и двадцатый годы, — пояснил капитан. — Не беспокойтесь, дойдем и до вас.
— А если мы добровольно? — спросил Костя.
— Приходите на той неделе. Сейчас мне некогда. До свидания, — капитан выпроводил их из кабинета.
В этом уже было кое-что определенное. Пусть не на той неделе, а немного погодя призовут их в армию, все равно они успеют повоевать. И главное — Алеша и Костя будут вместе. Они и о Ваньке сказали, и об Илье. Впрочем, Ванек почему-то утром не пришел к Воробьевым, как договорились накануне.
Они пробрались через сутолоку двора и у ворот, уже на тротуаре, встретили Федю. Он что-то объяснял стоявшему с ним высокому пожилому человеку с черными, как сажа, усами и бородой. Федин собеседник был одет в военную форму, только на петлицах и на рукавах не было никаких знаков различия.
Федя подозвал ребят и, довольный встречей, заулыбался. И тут же представил военного человека:
— Мои юные друзья. Познакомьтесь, пожалуйста! Мой самый дорогой друг. Комбриг Чалкин.
Так вот он какой, комбриг Чалкин! А как же его выпустили из тюрьмы? Значит, он совсем не виноват. Значит, случилась ошибка.
— А это — Петины дружки, — Федя обнял ребят. — Правда, Петька был в «Б», а Колобов и Воробьев в «А».
— Очень приятно, — улыбнулся Чалкин, задвигав густыми бровями.
Ребята когда-то видели его. Но тогда он был безбородым, и лицо у комбрига было румяное. А вот нос такой же, как прежде: тонкий, с еле заметной горбинкой. Может, эта самая горбинка и придает лицу строгость. Горбинка и густые вразлет брови.
— Вы постойте, а я сейчас. Одну минутку, друзья, — сказал Федя и скрылся в толпе.
— И обо мне спроси! — крикнул ему вслед Чалкин и безнадежно махнул рукой. — Вот такой он есть. Всегда был таким. Чтобы узнать человека как следует, нужно съесть пуд соли. Мы с Федором Ипатьевичем съели центнер. А сейчас он побежал проситься на фронт. Ну а я жду нового звания.
— Понимаем, — сказал Алеша. — Теперь ведь заместо комбрига генерал.
— Могут дать и полковника. Поотстал я в военной науке, — рассудил Чалкин. — Но суть не в звании. Скорее бы туда. Вы ведь тоже на фронт метите? Да ведь и нельзя, чтоб не поспешить. Прибудешь к самой победе и совестно станет, что повоевать не успел.
— Так, — согласился Костя.
— И, разумеется, хотите воевать в одной части? Отгадал. Очень важно иметь друга рядом. Вот как я Федора Ипатьевича, настоящего человека, коммуниста.
Это было почти невероятно: как равные с равным они говорили с комбригом Чалкиным. С тем самым комбригом, который наводил на басмачей ужас, кому поэты посвящали стихи.
Вернулся Федя, пожал плечами:
— Нет пока.
— Что ж, наберемся терпения, — спокойно сказал Чалкин. — А сейчас домой. Приглашай ребят, Федя, посидим, потолкуем.
— Слышите, мои юные друзья, что говорят вам? Это приказ, перед вами — комбриг Красной Армии! Поняли! Шагом ма-арш!
Жили Чалкины неподалеку от военкомата. В глубине сада прятался за кудрявыми шапками яблонь аккуратный голубой домик. К нему от калитки, мимо цветущих клумб и зеленого газона, вела неширокая дорожка, на которой и встретил их Петер. Он обрадовался ребятам. Не дав им опомниться, повел в сад.
— Хотите малины? — спросил он.
Смешной вопрос. Кто же ее не хочет! А о Косте с Алешей и говорить нечего. Для них малина всегда была отменным лакомством. К тому же в горах она сейчас еще не поспела, а садовая на базаре ребятам явно не по карману.
Петер привел их в густой малинник, сплошь усыпанный спелыми ягодами.
— Хорошо, что пришли.
— Нас пригласил твой отец, — солидно произнес Алеша.
— Позавчера его освободили. Мы с мамой так и обмерли, когда он появился на пороге. Он ведь совсем не виноват, — потупился Петер. — Его оклеветал один карьерист. Грязью облил… Федор Ипатьевич письмо писал Сталину. Да и не один раз. И разобрались, и оказалось, что папа честный человек.
— У тебя замечательный отец, Петя, — сверкнул глазами Костя.
— Я знаю. Но нам сказали, что есть документы… — трудно ответил Петер.
В душе у Алеши снова поднималось острое чувство неприязни к Петеру. Чужим поверил, а не родному отцу! И еще какому отцу!
— Федор Ипатьевич одно время был у папы ординарцем. — после паузы снова заговорил Петер. — Потом в политотделе работал и в университете учился. Они с папой дружат крепко. Папа говорит, что если бы не Федор Ипатьевич, то вряд ли удалось бы добиться пересмотра дела. Федор Ипатьевич чуть ли не каждый день ходил к следователю, искал по всей стране свидетелей, которые с папой на границе служили. И еще в архиве нашел какую-то очень важную справку.
Федя и комбриг Чалкин говорили о своем на веранде. Иногда до ребят доносился тонкий смешок учителя. Чалкин не смеялся, он только что-то настойчиво доказывал. Но вскоре они смолкли. Наверное, ушли в дом.
— Я пойду не в папину часть. Не хочу примазываться к его славе, — сказал Петер.
— А я не вижу в этом ничего плохого. Отец сам по себе, ты — тоже, — возразил Алеша.
— Найдутся, что языками трепать станут.
— Пусть треплют!
— Не хочу, — отрезал Петер.
