Смятый сознанием собственной вины, Костя стоял перед Федей опустя голову. Упреки были справедливы, хотя ведь петеэровец — не ребенок. Как он мог дать схватить себя и перетащить на тот берег? Или спал или добровольно ушел с фрицами. То есть не совсем добровольно, а скис, когда на него наставили оружие. Боясь за свою жизнь, не поднял тревоги. Но, может, было и не так, а как-то по-иному. Все равно Костина вина есть, раз украли петеэровца на участке их роты.
— Делай выводы, Воробьев, — сказал на прощание Федя.
Старшина принес и раздал бойцам погоны. В армии вводились новые знаки различия, и пусть все знали об этом уже давно, погоны стали бы в этот день предметом оживленного разговора, не будь злополучного петеэровца. Теперь вторая рота только и говорила, что о ночном происшествии.
— Может, его не украли вовсе, — сказал Васька, — Может, заболел человек и лежит где-нибудь под берегом. Надо бы посмотреть.
— Да уж смотрели, кому это положено, — возражали Ваське. — Был уже тут один из Особого отдела.
— Гущин был. Я думал: чего он ходит? — догадался Костя. — Ребята, как же так получается? А если всех нас поодиночке перетаскают таким манером?
— Всех вряд ли, — заключил Васька. — А тебя уволокут. Да что говорить! Сегодня чуть не украли. Уши развесил.
— Чуть — не считается, — сказал Сема.
Следующей ночью у самой воды саперы ставили рогатки и минные поля. На той стороне снова играл баян, и фриц напевал «Катюшу». Но на этот раз дозорные уже не переговаривались с ним, а зорко вглядывались в противоположный берег.
И кто-то из дозорных заметил выросшую над вражеской траншеей фигуру, и в ту же секунду ударил по ней автомат. Но фигура как стояла, так и осталась стоять. А в ответ на новую автоматную очередь из-за реки опять донеслось:
— Рус! Что есть дер-мо? Вас ист дас?
Когда же рассвело, бойцы увидели на берегу воткнутое стволом в землю противотанковое ружье, а на нем темно-зеленую каску петеэровца. И после этого ни у кого уже не осталось сомнений в судьбе пропавшего красноармейца. Значит, все-таки выкрали!
И, конечно, было обидно нашим ребятам. Мало того, что уволокли человека, да еще и издеваются. Но обида — обидой, а что сделаешь, чем насолишь фрицам? Из окопов они не вылазят, разве что попрыгунчик, и тот что-то перестал резвиться. А в окопах их не сразу достанешь и снарядами и минами. Да и наша артиллерия не всегда ввязывается в перестрелку. Наверное, тоже накапливают силы.
Один из бойцов попытался было стрелять по каске, чтобы сшибить ее, но его остановили. Первое дело — все равно не сшибешь, другое — каска-то хоть на той стороне, а наша она, советская.
Гущин снова пришел во вторую роту. Долго смотрел в бинокль на вражеский берег. И спросил:
— Глубок ли Миус? Есть ли брод?
Этого никто в роте не знал. Но высказывали предположение, что сейчас, при подъеме воды, Миуса не перейти. А Васька Панков заметил:
— Не собираетесь ли сходить к фрицам?
— Собираюсь.
— А если я схожу?
Гущин насмешливо посмотрел на Ваську:
— Струсишь.
— Ни к чему мне, а то бы смотался.
Проходили дни и ночи, а ружье с каской все стояло на том берегу Миуса. Артиллеристы уже считали его за ориентир.
— Позор наш стоит, — отворачивался от него капитан Гладышев.
Костя снова находился в дозоре. И ночь, как на зло, была опять темная, и порывистый ветер туго бил в лицо. А фрицы пускали ракеты, и после каждой из них на какое-то время глаза совершенно слепли. С тем большим напряжением вглядывался Костя в правый берег. И вот из мрака снова выступила островерхая Саур-могила, помнящая Игоря и храп половецких коней на Диком поле. А может, не было у Кости ни детства, ни школы, и Костя воюет еще с далеких Игоревых времен?
Но если есть память у кургана, то какою же она должна быть у человека! И Костя помнит до мелочи все, что случилось с ним. Прошлое постоянно живет в нем.
— Везет же мне, — вслух подумал Костя. — Опять темень кромешная.
Тревожно было Косте. Поэтому он очень обрадовался, когда вскоре к нему пришел Васька. Сел рядом и молча, неподвижно, как идол, наблюдал за правым берегом. Противник ничем не выдавал своего присутствия. Было так тихо, что Костя и Васька слышали, как на том берегу плескалась вода о корягу.
— Спит, наверно, солист. И видит во сне свою паршивую Германию. Ему бы в окоп сейчас гранату! А? Не успел бы очухаться, как явился к господу богу.
— Тише.
— Не украдут — не бойся. Кого нужно было, того уже увели… Незавидую я тому петеэровцу. Сидит теперь где-нибудь в фашистском лагере на баланде. Если, конечно, не расстреляли. А кругом колючая проволока, пулеметы да овчарки. Не убежишь!.. Хотя в любом положении можно что-то придумать…
— Бегут ведь. И линию фронта переходят.
— Берег-то наш минирован? — спросил Васька.
— Не знаю. Лазили тут саперы. А чего тебе?
— Да так. Может, я хочу смотаться к фрицам.
— Не дури, Васька. Убьют. Ты с ума сошел!.. Иди-ка лучше спать, — посоветовал Костя.
— А ежели мне тут нравится, — медленно проговорил Васька.
— Слушай, я подниму тревогу. Я на посту и не имею права!.. Ну тебя же свои подстрелят!..
— Не подстрелят. Я поплыву тихо-тихо. А будет шибко невпроворот, прикрывай огнем.
— Не надо, Вася. Я даю выстрел, — с холодной решимостью сказал Костя. — Нам обоим отвечать придется. Перед трибуналом.
— Ладно. Я отвечаю сам за себя. Заткнись!
— Стой!
Васька скользнул вниз, к реке. А Костя догнал его, схватил сзади за ворот гимнастерки:
— Тут мины!..
Васька осел. Он долго молчал, тяжело дыша, а потом сказал с болью:
— Думаешь, я…
— А я ничего не думаю! — сурово проговорил Костя.
Васька скрипнул зубами, нехорошо рассмеялся. И сразу посерьезнев, сказал:
— Фашиста я вот этими руками… А как ходит к ним в окопы разведка?
— Разведка не самовольно идет. Ее посылают. К тому же она не одни сутки готовит поиск.
— Ладно, уговорил. Тогда я попробую храпануть, — Васька нырнул в ход сообщения и пропал во тьме.
Напрасно Костя вслушивался в чуткую, загадочную тишину: он ничего больше не услышал. А время шло медленно. Косте казалось, что его уже давно должен был сменить Петер.
Васька ушел. Может быть, спит уже. И надо только додуматься, в одиночку плыть к врагу. Да это же верная гибель! А что, если Васька хотел бежать к немцам? Ваську обидели, он сидел в тюрьме, был штрафником… Но тут же Костя отогнал от себя эту мысль. Нет, Васька не такой. Он и нахулиганит, и ругаться может, как извозчик. Но изменить Родине? Нет! И если уж на кого обижаться Ваське, так только на себя, что, как мышь в мышеловку, попался в засаду вместе с контрабандистами.
Сзади послышались тяжелые шаги Петера. Он подошел, продирая заспанные глаза:
— Ну что тут?
— Все нормально.
— Васька-то был с тобой? — спросил Петер.
— А ты где его видел?
— Да он только что мне попался.