— Можешь, — твердо сказал Алеша.
— Ты считаешь?
— Да. Считаю.
— Ты напрасно упрекнул его. Ну насчет фронта… Он же партийный работник.
— А что, партийные работники только в тылу? Ладно, Соня, я не сержусь на тебя.
— Вы поженитесь с Верой, да? — совсем тихо спросила она.
— Конечно. Я давно люблю Веру. Впрочем, зачем я говорю это? Тут ни ты, Соня, и никто другой не помешают нам.
— А мы и не собираемся мешать. Но ведь надо разобраться, если письмо поступило. Ведь за каждым письмом…
— Стоит живой человек, — продолжил её мысль Алеша. — Так, что ли? А если этот человек подлец, если у него нет ни капельки чести? Что тогда?
— Но ведь мы не можем так говорить о советском человеке…
— Да какой он советский! — брезгливо поморщился Алеша.
Разговор в горкоме комсомола вконец расстроил его. Из кабинета Сони он вышел с желанием уехать куда-нибудь. Всё ему казалось теперь в деле Елькина непонятным, совершенно запутанным. Может, действительно Алеша сделал что-то не так. Нет, надо уезжать отсюда.
Но Василий Фокич остудил горячую Алешину голову.
— Ты рассуждаешь примерно так: написал-де фельетон, обозвал ворюгами людей, которых в городе знали, как порядочных. И хочешь, чтобы сразу все приняли твою сторону. Чтобы немедленно арестовали Елькина и всех других героев фельетона и завтра же осудили. Чтобы тебе поклонились в пояс наши городские руководители. Дудки! Думаешь, им приятно сейчас, что не сами они схватили за руку мошенников? Нет. Поэтому наберись терпения. Слушай, что тебе говорят, мотай на ус.
— Но ведь он же приказал уволить меня! — вырвалось у Алеши.
— Никто тебя не уволит. Только что я говорил с первым секретарем горкома. В пимокатной артели с утра сидят ревизор и следователь. Чего ж тебе еще?
— Но почему этот жал на меня?
— Да пойми ты, чертушка такой, они Елькина знают много лет. Да-да! А ты в Ачинске без году неделя. Теперь узнают и тебя.
— Ладно уж, — засопел Алеша.
— Ну, а как с женой? Кстати, где она?
— Мы нашли квартиру.
— Может, нам выпить на новоселье? Я водчонки найду. А директора типографии прихватим?
— Пожалуйста, — охотно согласился Алеша. — Не возражаю.
— Жена заругается?
— Да что вы! Она будет очень довольна.
Вера встретила их радостно и растерянно. Ей было неудобно за неуют комнаты. Но Алеша привел друзей, и это было для нее счастьем. Ведь они теперь и ее друзья.
— Хороша, — пробасил директор типографии, когда Вера выскочила на кухню.
Она накрыла стол взятой у хозяйки скатертью. Поставила чашки с хлебом и жареной картошкой. Принесла квашеной капусты.
«Это — доброта хозяйки, но, прежде всего, Верины заботы. Как ей хочется услужить нам! Какая она умная и милая», — думал Алеша, наблюдая за тем, как она хозяйничает у стола.
Василий Фокич разлил водку по стаканам. Сколько мужчинам, столько и Вере. Она изумленно посмотрела на свой стакан и перевела взгляд на Василия Фокича:
— Да что вы! Я ведь совсем не пью. А этой дозой можно убить коня.
— Пожалуй, — согласился директор типографии.
— Я предлагаю выпить за боевое крещение журналиста Алексея Колобова. Оно прошло у него как по маслу! — предложил Василий Фокич.
— Хорошенькое масло! — возразил Алеша.
— А ты хотел, как Цезарь: пришел, увидел, победил? Так, что ли?
— Вроде так.
— Журналист должен делать свое дело спокойно, и с дальним прицелом. Да-да! Он, как никто, работает на будущее.
— Вот какой ты у меня! — шутливо воскликнула Вера.
— За мужа, надеюсь, выпьете? — сказал Василий Фокич.
— За мужа выпью, — Вера чокнулась со всеми и пригубила стакан.
Директор типографии вскоре опьянел. По комнате поплыл храп. Василий Фокич толкнул старика в бок. Но Вера запротестовала:
— Пусть спит.
Директор типографии будто услышал Веру. Он стал выводить носом такие трели, что Алеша сказал:
— А ведь весело без патефона. Хоть пляши.
Василий Фокич еще побеспокоил старика, и тогда тот, не открывая глаз, заговорил:
— Мы в Кургане вместе со Всеволодом Ивановым были. Работали наборщиками. Потом он стал писателем, а я — читателем. Он — пишет книги, а я ничего не пишу. Не умею. Я больше по технической части. Вот и рассуди нас: кто прав, кто виноват.
— Вы оба правы, — сказала Вера.
— Оба не могут быть правы, потому что он пишет книги, а я не пишу. Я больше по технической части, — и смолк, и захрапел снова.
Постучали в калитку, потом в ставни. Сквозь сон Алеша слышал, как протяжно заохала, поднимаясь с постели, хозяйка. Как она отвечала кому-то через закрытое окно и тут же вышла на крыльцо. Алеша почувствовал рядом ровное дыхание Веры и успокоился. Мало ли по каким делам могли прийти к хозяйке. И вдруг в прихожей истошный крик:
— Вставайте, милые! Скорее вставайте!
Алешу кольнуло в сердце. Он подумал, что где-то рядом пожар. Может, загорелся сарай, что примыкал к дому и был захламлен мхом, деревянными стружками и еще бог весть чем.
— Что случилось? — испуганно спросила Вера, садясь на постели.
— Победа, милые мои! По радиву передали. А это техничка за Алешей. На работу его зовут. Господи, да неужто она, проклятая, кончилась? Да неужто вернется ко мне сыночек Володенька? Господи!
Алеша быстро оделся. Посмотрел в прихожей на ходики. Было около семи. Вернулся в комнатку. Вера все еще продолжала сидеть в постели. Она протянула к нему теплую руку, он схватил ее, поцеловал. Вера привлекла Алешу, обняла за шею и зашептала в самое ухо:
— Поздравляю тебя, мой любимый солдатик. Теперь уже никто и ничто нас не разлучит.
Утро было ясное, искристое. Все, что могло блестеть на солнце, полыхало ярким огнем. Даже роса, не успевшая просохнуть на крышах домов, на заборах и траве, радужно переливалась, как россыпь камней- самоцветов. Казалось, весна приберегла для этого утра самые сочные свои краски.
Город охватила радостная суета. Похлопывали двери домов, поскрипывали калитки. Люди торопились куда-то, сияющие, пьяные без вина. Босоногие мальчишки стайкой обогнали Алешу:
— Дяденька, победа!
Сердце у Алеши пело. Казалось, все прочие земные радости ничто по сравнению с этой. Победа! Глаза застилались слезой, и в памяти вставало пережитое.
Скуластый и черный от пыли Кенжебаев на четвереньках вылезал из разрушенного окопа, кряхтел и плевался. Это было в ночь Алешиного боевого крещения, даже не ночью, а на рассвете. Пыль, оседая, редела, и все краснее становился плоский солнечный диск.
Из разведчиков вспомнил Алеша Кудинова, манерную, хитрую его ухмылку при знакомстве. И совсем иным был Кудинов перед наступлением: раздумчивым, грустным. Словно чувствовал человек свою скорую гибель. Нужно будет обязательно съездить к его семье или написать.
