иметь дело со всем дерьмом, которое будет произведено за время отсрочки. Я испытываю искушение признать себя побежденным, свернуть на обочину и погрузить в эту шейку клыки.
— Извини, детка, — скажу я, — но я забыл, какой ты можешь быть бякой.
Но я этого не делаю.
Я не делаю, потому что вонь еще слишком сильна, и это мешает моему аппетиту достаточно обостриться. Я просто еще немного опускаю стекло и продолжаю вести машину, задаваясь вопросом, чем еще меня порадует моя маленькая фабрика по производству дерьма в промежутке между нынешним моментом и временем моей трапезы.
По окончании последней войны — в которой мы с моими доброжелательными приятелями, если можно так выразиться, «одержали победу», перевернув все с ног на голову — после этой войны мир походил на одно большое разбитое сердце. Помимо сердец было разбито много всякой всячины — все те вещи, которым вампиры не находили применения. Вернее, одно применение находилось: эти вещи заставляли нас сидеть и лить слезы, напоминая нам о том, что мы отдали ради вечной жизни. И, подобно брошенным любовникам, мы устроили Большую Уборку. Это подразумевало костры на улицах; далее по списку: ядра для разрушения зданий, ямы, мусорные свалки, танкеры, тоннами ссыпающие наш бывший мир в самые глубокие места самых глубоких океанов. Мы метали фарфоровые блюда в кирпичные стены, точно летающие тарелочки, подбрасывали их в небо и расстреливали на лету. Вилки и ложки были расплавлены. Мы перерабатывали все, что могли переработать, и жестоко расправлялись с тем, что переработать не могли, изливая свою горечь все более и более творчески, все более и более яростно, пока не стало похоже, что мы добились своего.
Вот когда в некоторых из нас проснулась ностальгия. Началось накопление. Началось собирание, раскладывание по коробкам, заворачивание в пленку, распихивание по пакетам, специально изготовленным руками самих коллекционеров. Как-то раз я видел, как мой приятель, надев белые хлопчатобумажные перчатки и вооружившись пинцетом, разбирает засаленный пакетик картофеля-фри. «Вдохните поглубже, — напутствовал он. — Это жир, дружочек. Не арахисовое масло. Не оливковое. Красный свиной жир…»
Старинное ресторанное меню — сохранившееся с тех пор, когда существовало такое великое разнообразие вещей, которые можно было съесть, что их приходилось записывать, чтобы ничего не забыть. Меню tres retro и tres hot. Я видел, как некий великовозрастный вьюнош на «eBay»[23] выложил за этот шедевр полтысячи долларов — и это при том, что половина ламината с шедевра слезла.
Фактически Биг-мак, исполненный в акриле, пресс-папье — большое, величественное, легкое. Невскрытая баночка диетической кока-колы… Четвертинка джина от «Сигрэм Компани»…[24] Сковорода с ручкой… Ножик для чистки картофеля… Соль, черный перец, тимьян, орегано.
Аспирин. Единственная упаковка непатентованного аспирина, цена двадцать пять баксов, фирменный знак — «Thirty».
Я думаю обо всем этом сейчас из-за одного-единственного «пук» и того, что оно предвещает. Я думаю, что с «eBay» у меня скоро завяжутся теплые дружеские отношения. Я уже вижу это, слушая, как похрюкивает Исузу. Я уже вижу мое будущее и сотни разных вещей, которые разобьют мое сердце, едва появившись из моего посылочного ящика, из полиэтилена с «орешками» — свидетельства их подлинности.
— Смотри, Исузу, — скажу я ей в не слишком отдаленном будущем. — Туалетная бумага.
Я представляю, как выдерживаю паузу, прислушиваюсь.
— Да, именно так, — добавлю я со вздохом. — Самый мягкий сорт.
Посещение уборной… К подобным вещам мои апартаменты просто не подготовлены. Да, у меня есть ванна, с раковиной. Есть душ, есть даже унитаз, но последний вот уже несколько десятков лет как отключен. Сейчас я использую его под свою домашнюю плантацию — многие вампиры так делают. Обычно всю сантехнику просто выдирают вместе с трубами, но это чревато такими проблемами, что дело того не стоит. Что касается отходов, то санитарное управление предписывает оттаскивать их куда подальше, после чего мусорные свалки раз в месяц присылают вам счет за хранение, словно вы сами на это напрашивались. В таком случае мусор начинают сбрасывать в ближайшую реку, но если вы долгое время сбрасываете в реку всякую всячину, уровень воды начинает подниматься. Особенно это заметно во время паводков. Итак, мусорные свалки начинают требовать плату за хранение отходов, а унитазы начинают служить цветочными горшками.
Что касается меня, то я посадил в бачок венерину мухоловку, а в унитазе устроил маленький сад кактусов. Это является отражением моей души — хищной и колючей.
Или являлось. В прошлом.
Если Исузу собирается провести некоторое время в моих апартаментах, придется научить ее пользоваться туалетом. Извините, юная леди, здесь вам не лес, здесь нельзя облегчаться в том месте, где вас застала нужда. Вот почему я обнаруживаю себя стоящим на коленях перед своим кашпо-в-форме- унитаза, которому после стольких лет предстоит снова превратиться в унитаз.
Вот почему, выдергивая кактусы, я начинаю задаваться вопросом: может быть, я в буквальном смысле слова спускаю в канализацию некий блестящий шанс? Страдающие ностальгией вампиры коллекционируют не только меню и салатницы. Некоторые коллекционируют дерьмо. Нет, не то, что обычно называют этим словом. Настоящее дерьмо. Честное слово. Насколько я понимаю, его ценность определяется по двум главным критериям: размер и присутствие легко опознаваемых… элементов. Зернышки, ягодки, непереваренные кусочки картофеля-фри — все эти включения делают один кусок дерьма ценнее другого. Для коллекционеров, разумеется. И это наводит меня на мысль, что бизнес по производству «остаточного вознаграждения» обречен на процветание. Так почему бы задничке Исузу не поработать немного?
Запах удобрений объясняет, почему «нет».
Потому, что продавать дерьмо — значит иметь дело с людьми… определенного сорта. Это означает спорить с дерьмокопателями, доказывая, что твое дерьмо — человеческое, и что вы не пытаетесь всучить им кошачье дерьмо или собачье, или — кто его знает — лошадиное. За этими размышлениями я вычищаю унитаз и бачок, из которого пришлось выскребать песок, удобрения и торфянистую почву — и все это руками. Я промываю трубы, чтобы в них не осталось никакой дряни, отсасываю жижу вакуумным насосом. Произвожу еще несколько сеансов промывки, отсасываю еще немного грязи, собственными ногтями выцарапываю самые упорные комки. Прыскаю немного WD-401[25] на заржавевший рычажок под бачком. Он скрипит и пищит, точно мелкий грызун, которого случайно придушили, но вскоре вода с хихикающим журчанием устремляется в бачок.
Завершив сей благородный труд, я отряхиваю пыль с коленей. Сойдет… если можно так выразиться.
После того, как поплавок затыкает отверстие, я совершаю ошибку — а именно, дергаю ручку. Это просто проба. Я просто хочу убедиться, что все работает, как я и предполагал. И оно работает. Господи всемогущий, еще как работает. Мой сортир пашет, как последняя сволочь.
Но шум!..
Шум воды наполняет мою квартиру, чьи стены, скрывающие в себе ржавые трубы, не слышали подобных звуков вот уже несколько десятилетий. Шум подобного рода… его трудно с чем-то спутать. Он отличается от шума воды, которая бежит по водосточным трубам, когда вы принимаете душ. Он более… глубокий. Более резкий. Трубы, которые, можно сказать, с юности приучены к вежливому постукиванию капель, протестующе грохочут, стучат своими медными сочленениями по гипсокартону, словно хотят сказать: «Что ты себе думаешь, мать твою?»
Словно эхо, со стороны входной двери доносится стук.
— Эй, Марта, ты это слышал?
— Черт возьми, откуда это?
— Это еще что за звуки?
И что я должен сказать?
Ничего. Я на цыпочках прохожу по квартире, по пути выключая двадцативаттные лампочки. Я сижу в темноте, затаив дыхание, тихий и милый, слушаю, как вода плещется за моими слишком тонкими стенами. И
