Я делаю паузу. Прочищаю горло.
— …трофей, — произношу я, отдирая ужасную вещь от ее свитера и исследуя порванные края в поисках признаков регенерации.
Обычно со столь маленькими частями тела подобного не происходит, но бывает, что из них можно вырастить кое-что полезное. И я вполне уверен: в месте отрыва уже появилось немного новой плоти — белая тестообразная масса, немного липкая. Я соображаю, что ухо надо поместить в емкость с небольшим количеством крови, тогда мы сможем вырастить маленький портрет преступника — что-то вроде фоторобота для полиции.
— Сможешь его опознать?
Задача.
— Ее, — поправляет Исузу.
— Это надо понимать как «да», — говорю я, стискивая проклятую вещь в руке до тех пор, пока весь сок из него не вытекает.
— Попробую с этим поработать, — напоминает нам Роз, делая новый тугой стежок.
— Извини…
— Извини…
— Ш-ш-ш…
— Ее.
— Что?
— Ты сказала «ее». Человек, который на тебя напал. Это была «она», а не «он». Она была она.
— Я говорила?
— Да.
— Хм-м-м…
— И как это понимать?
— Никак, — отвечает Исузу. — Просто «хм-м-м».
— Можешь ее описать?
— Зачем?
Хм-м-м… Вообще-то предполагался прямой ответ: или нет, или да. Предположительно «нет».
— Что значит «зачем»?
— Зачем тебе знать, как она выглядит?
— Затем, что ты это знаешь, — отвечаю я. — И я смогу…
— Преподать Твит урок, — говорит Роз, заставляя нас обоих обернуться.
— Извини?
— Как ты…
— Я просто удивляюсь, каким образом эта маленькая уродина добралась до твоей шеи.
— Она застала меня врасплох — ткнула меня головой в живот, а когда я разгибалась, навалилась на меня, — говорит Исузу. — Но откуда ты знаешь?
— Оттуда, что я тебя зашивала, — отвечает Роз. — Следы укуса слишком маленькие, чтобы их мог оставить взрослый.
Она умолкает, чтобы сунуть в рот воображаемую сигарету, чего она не делала, начиная с тех пор, как мы начали встречаться. Выдувает струйку воображаемого дыма.
— Вдобавок, ты сделала этой сучке гадость. И она должна была отплатить тебе, рано или поздно.
— Я никого не хотела обидеть, — возражает Исузу. — Ты же знаешь, верно?
«Само собой. Отлично», — думаю я, и это выглядит так, словно мой мозг дистанционно управляет губами Роз.
— Само собой. Отлично, — говорит она, тем же самым тоном — «какая же ты засранка», каким я произносил это мысленно.
«Нет, правда», — думаю я, нацеливаясь на Исузу, потому что сейчас ее реплика.
— Нет, правда, — говорит она.
Я смотрю на Роз, моргаю, думаю: «Сука». Я смотрю на Исузу, моргаю, думаю: «Супер-сука. Мега-сука. Сука в квадрате».
— Ага, — вздыхает вместо этого Роз. — Ага, знаю.
Она добродушно похлопывает Исузу по плечу, отчего та вздрагивает и прижимает ладонь к недавно зашитой ране.
— Больно, блин, — цедит она сквозь зубы. — Мне, вообще-то, еще больно…
— Ох, господи, — отвечает Роз, прижимая пальцы к губам. — Извини. Я все время забываю, как долго у вас все заживает, ребята, — добавляет она и награждает меня выразительным взглядом.
Раны Исузу неприятные, но не опасны для жизни — или после-жизни. Но они дают мне пищу для размышлений. До сегодняшнего вечера мне представлялось, что именно я буду тем, кто обратит ее, когда наступит время. Что я буду первым и единственным, кто вкусит ее смертной крови. Я представлял, что сделаю это нежно, как отец целует дочь в день ее свадьбы. Есть совет, правила, которые ей уже известны, список вещей, которых она больше не должна бояться — теперь, когда она перестала быть добычей. Я выбрал бы внутреннюю сторону запястья — нейтральная территория, но территория, всегда видимая владельцу, последний шрам, который когда-либо появится на ее теле, постоянное напоминание о том, кто на самом деле был более-или-менее отцом. Если не кровным отцом, то отцом по крови, от которого она получила свои новые глаза и новую улыбку.
Теперь я стою у черты, о существовании которой даже не догадывался. Если я решу не обращать ее, позволю ей оставаться смертной и закончить свои часы в этом состоянии — из злости, скажем, или из чувства, что меня предали — у нее есть резервные копии, готовые выполнить работу за меня.
Хорошо, может быть…
Вот еще один вопрос, которым я начинаю задаваться. Возможность появлялась много раз — с Твит, с мистером Как-его-там, — возможность, которая покрыла моего маленького Солдата созвездием шрамов. И каждый из шрамов — ответ «нет».
Еще нет.
Но кто говорил «нет»?
Может быть, Исузу решила, что не готова? Она хочет стать старше, перерасти душераздирающее совершенство своих восемнадцати? Есть ли в мире что-то такое, что она хочет испытать? Может быть, есть еще фунт или еще два, которые она должна сбросить, еще несколько сотен приседаний, чтобы подтянуть живот? Может быть, есть что-то внутри — легкая боль, небольшая странность, которую она хочет изменить, прежде чем ее тело навсегда станет неизменным? Может быть, она ждет некоего идеального момента — момента, который она признает таковым лишь после того, как он утратит свое совершенство, который сделает все прочее недопустимым благодаря памяти о чем-то лучшем, ныне утраченным?
Может быть, она поймает себя в «ловушку-22»[108] и погрузится в уныние, переживая, что ждала слишком долго?
А может быть, я просто подхожу к проблеме не с той стороны? Кровь, вкус которой подобен поцелую в лоб — такое откровение, что вы уже не можете представить себе жизнь без этого? Действительно ли это является настолько же захватывающим, как все вещи, имеющие отношение к любви?
Или эти «нет» — на самом деле «да» вопросу, который мне и в голову не приходило задать до сегодняшнего вечера? Может быть, это нечто причудливое, нечто сексуальное, нечто связанное с садомазохистскими штучками? У меня в мозгу вспыхивают картины кошмаров в кожаном переплете:
Исузу и…
Исузу и…
Исузу и…
И небо на востоке розовеет. Время. Какой ужасный момент для того, чтобы тебя увели из сказочной страны. Исузу: все испорчено и некуда идти, она лежит, свернувшись, на кушетке, опустошенная после радикальной секретотомии, которую провели этим вечером, не прибегая к милосердной помощи анестезии. Роз отбрасывает локон со лба спящей Исузу и поднимает на меня глаза. Она выглядит изможденной,
