складывалось впечатление, что она делает это не при помощи рта, а скорее при помощи носа. Для того чтобы выразить свое уважение к этому великолепному носу, я намерен впредь, говоря об этой женщине, называть ее Ханако[88].
Покончив с приветствиями, которые произносятся при первом знакомстве, Ханако внимательным взором обвела гостиную и сказала: «Прекрасный у вас дом». «Ври больше», — подумал про себя хозяин, попыхивая сигаретой. Мэйтэй, глядя в потолок, произнес: «Смотри, какой странный узор. Это что, от дождя? Или там просто доски такие?» — и тем самым намекнул хозяину, о чем следует говорить. «От дождя, конечно», — ответил хозяин. «Прекрасно», — с серьезным видом произнес Мэйтэй. «Ну и люди, совсем не умеют держать себя в обществе», — возмутилась в глубине души Ханако. Некоторое время все сидели молча.
– Мне хотелось бы кое-что спросить у вас, поэтому я и пришла, — снова заговорила гостья.
– А-а, — безразличным тоном протянул хозяин.
«Нет, так дело не пойдет», — подумала Ханако и сказала:
– Собственно говоря, я живу совсем рядом — в угловом особняке, на противоположной стороне переулка.
– Такой большой европейский дом с амбаром? То-то на нем висит дощечка с надписью «Канэда», — кажется, дошло наконец до сознания хозяина, что речь идет о доме Канэда и амбаре Канэда, но от этого почтительности к госпоже Канэда у него не прибавилось.
– Вообще-то с вами должен был разговаривать мой муж, но дела фирмы отнимают у него слишком много времени… — сказала Ханако. В глазах у нее светилось торжество: «Теперь-то, наверное, проняло немного». Однако на хозяина это сообщение не произвело никакого впечатления. Манера Ханако говорить показалась ему слишком свободной для женщины, впервые встретившейся с незнакомым мужчиной, и он почувствовал раздражение.
– И даже не одной фирмы, а сразу двух или трех, — продолжала гостья. — И во всех трех он директор… Да вы, наверное, знаете.
«Неужели и это не произведет желаемого эффекта», — было написано у нее на лице. При одном упоминании имен крупных ученых или профессоров хозяин преисполнялся благоговения, к дельцам же, как ни странно, он не питал почти никакого уважения. Он был твердо убежден, что учитель гимназии на две головы выше любого дельца. А если бы даже у него и не было такого убеждения, то все равно весьма сомнительно, чтобы он со своим неуживчивым характером мог снискать расположение деловых людей. С этой мыслью хозяин уже давно примирился и был совершенно равнодушен к радостям и печалям людей, на благодеяния со стороны которых он не рассчитывал. Поэтому во всех вопросах, не имеющих отношения к научному миру, он был совершеннейшим профаном, и это проявлялось особенно ярко, когда речь заходила о деловом мире: он не имел никакого понятия о том, кто к нему принадлежит, чем там занимаются. А если бы даже и знал, все равно не смог бы испытывать к этому миру чувство покорной учтивости. Ханако и во сне не могло присниться, что где-то на земле, под одним с ней солнцем обитает такой чудак. Ей не раз приходилось иметь дело с людьми разного положения и разного нрава, и стоило ей только сказать: «Я — жена Канэда», — как тотчас же перед ней широко распахивались двери в любое общество, она была вхожа к любому человеку, какое бы высокое положение он ни занимал. Поэтому она была уверена, что достаточно будет сказать этому зачахшему в четырех стенах престарелому сэнсэю: «Я живу в угловом особняке, на противоположной стороне переулка», — чтобы тот, не спросив даже, чем занимается ее муж, пришел в неописуемый восторг.
– Ты знаешь, кто такой Канэда? — пренебрежительным тоном спросил хозяин Мэйтэя.
– Конечно, знаю. Канэда-сан друг моего дяди. Недавно они вместе были на пикнике, — серьезно произнес Мэйтэй.
– Гм! А кто твой дядя?
– Барон Макияма, — ответил Мэйтэй еще серьезнее. Хозяин хотел что-то возразить, но не успел он раскрыть рта, как Ханако резко повернулась к Мэйтэю и внимательно посмотрела на него. Лицо Мэйтэя, который сегодня поверх кимоно из цумуги надел еще кимоно из заморского шелка, оставалось бесстрастным.
– Ах, значит, вы господина Макияма… Кем же вы ему приходитесь? Извините великодушно, я этого совсем не знала. Мой муж часто повторяет: «Мы всем обязаны господину Макияма».
Она вдруг заговорила вежливым тоном и в довершение всего склонилась перед Мэйтэем в низком поклоне.
– Э, полноте, — засмеялся Мэйтэй.
Хозяин был совершенно сбит с толку и только молча наблюдал за происходящим.
– Он просил господина Макияма позаботиться и о будущем нашей дочери…
– Вот как?
Даже для Мэйтэя это прозвучало слишком неожиданно, и он не мог скрыть удивление.
– Вообще-то многие просят ее руки, но ведь мы люди с положением и не можем отдать ее за первого попавшегося…
– Совершенно справедливо, — ответил Мэйтэй, постепенно успокаиваясь.
– Вот я и пришла поговорить с вами, — заговорила Ханако своим прежним высокомерным тоном, обращаясь к хозяину. — Говорят, к вам часто заходит человек по имени Мидзусима Кангэцу. Что он собой представляет?
– А для чего вы спрашиваете о Кангэцу? — неприязненно спросил хозяин.
«Наверно, это связано с замужеством их дочери и им хочется все о нем разузнать», — догадался Мэйтэй.
– Было бы очень хорошо, если бы вы рассказали мне о нем.
– Значит, вы сказали, что хотите выдать свою дочь за Кангэцу, — начал было хозяин, но Ханако тут же заставила его замолчать:
– Никто этого не хочет. У нас предложений сколько угодно, так что ничего страшного не случится, если он не женится на ней.
– Тогда вам нечего о нем расспрашивать, — вспылил хозяин.
– Но скрывать тоже не стоит, — с угрозой в голосе заметила Ханако.
Мэйтэй сидел между ними и, держа свою серебряную трубку наподобие гумпай-утива[89], выкрикивал про себя: «Хаккэ, ёй-я, ёй-я!»[90].
– А сам-то Кангэцу говорил, что непременно хочет жениться на ней? — спросил хозяин в упор.
– Сам он этого не говорил, но…
– Но вы думаете, что хочет? — сказал хозяин, очевидно понимая, что с такой женщиной надо говорить только так.
– До этого дело не дошло… Но Кангэцу-сан, наверное, не прочь жениться на нашей дочери. — Ханако попыталась исправить положение как раз в тот момент, когда она уже была оттеснена к самому краю арены.
– А Кангэцу как-нибудь выказал свои чувства к вашей дочери? — спросил хозяин, всем своим грозным видом как бы говоря: «Попробуй только скажи, что выказывал», — и откинулся назад.
– Должно быть, примерно так.
На этот раз «лобовая атака» не достигла цели. Даже у Мэйтэя, который до сих пор с интересом наблюдал за происходившей сценой, корча из себя арбитра, слова Ханако вызвали любопытство. Он отложил в сторону трубку и весь подался вперед.
– Кангэцу даже писал вашей дочери любовные письма? Вот здорово! Еще один анекдот в Новом году прибавился, будет что рассказать, — радовался он про себя.
– Если бы только любовные письма! Хуже! Да как будто вы не знаете, — язвительным тоном сказала Ханако.
Хозяин, словно помешанный, повернулся к Мэйтэю и спросил:
– Тебе что-нибудь известно об этом?
Ответ Мэйтэя прозвучал не менее странно.
– Мне ничего не известно, уж если кто должен знать, так это ты, — ни с того ни с сего заскромничал
